Когда догорела спичка, я почувствовал,чтоестьвэтом местекакая-тожуть,словно умные и недобрые глаза ощупывали меня взглядом. Жути небыловсамомсфинксе,ивбелизне тесаныхплиттоже;ивсе-такиона тут скрывалась -- скорее всего, в широких черных щелях меж камней постамента.
На меня навалиласьусталостьизадерживатьсяздесьне хотелось -- как можно скорее я пошел прочь.
Когдая добрался до гостиницы, небо уже посветлело. Дверь была отперта, и кто-то внесмойчемоданвнутрь;застойкой сиделаженщинасозабоченнымусталым лицом. Она изучила мой паспорт и долго писала в конторских книгах, а я терпеливо ждал, опасаясь неосторожным движением спугнуть ее и вызвать задержку, ипотом,когдаонашлапоказатьмненомер,старалсяне отставать от нее ни на шаг.
2
Проснулсяяотшумаприбоя,он становился все громче, будил неотвязно и неумолимо. Волны его, красноватые игорячие, набегали из темноты, обдавали жаром и рассыпались клубами искр, которые медленно гасли и оседали на землю. Судорожным усилием я скинул одеяло, сел и открыл глаза.
Никакогоприбоянебыло, а было лишь нестерпимо душно и жарко. Сквозь занавеску пробивалось солнце, лучи его падалина полпочтиотвесно.С улицы доносились приглушенные голоса. Я добрался до окна и открыл его -- тогда-то ихлынулвкомнату настоящий зной, будто он давно поджидал, когда же его, наконец, сюда впустят. Оставалось одно спасение: душ.
Оноказалссятепловатымивялым, но все равно это было поразительноприятно:струйкиводыуносиликошмардухоты, уносилиостатки сна, казалось, вода во мне растворяет все, что способно испытывать тяжесть и беспокойство.
Когда я вышел из ванной, все ещевсостоянииблаженного небытия,вкреслеустола сидел человек. Не проснувшись как следует,янеповерилвегореальность,норазглядел добросовестно. Загорелая, бритая наголо голова, белая тенниска, явно сшитая на заказ, четкая складка белых, чуть сероватых брюк -- непонятно зачем, я про себя перечислил приметы видения.
Онулыбался-- улыбались глаза, улыбались щеки, улыбался нос, губы и подбородок, и лица его янемогразглядеть,как нельзя уловить форму слишком ярко блестящей вещи. Здесь была не одна,ацелая сотня улыбок, приветливых и веселых, радостных, ласковых и еще бог знаеткаких.Онпохожбылначеловека, которыйнаделнаоднусорочкусразудюжину галстуков, и я удивился, что это не было противно.Немногозабавно,немного любопытно, немного утомительно, но не противно.
Онтерпеливождал,когда я признаю его существование, а пока что руками старательно мял спортивного покроя кепи, словно извиняясь за то, что он весь такой холеный и глаженый.
-- Нет, я не снюсь вам, поверьте, -- сказал он просительно и как-то по-новому заиграл своими улыбками, -- ядействительно существую, поверьте пожалуйста!
Былна нем отпечаток неуязвимости, казалось -- упади он с самой высокой горы, прокатись по самым зазубренным скалам --и тогдаснимничегонеслучится, не появится ни пылинки, ни пятнышка. Но и это не было противно.
Он отчаялся,видимо,доказатьсвоюматериальность,на мгновениеегоулыбкасползлакуда-токушам,ив глазах мелькнула беспомощность.
-- Вронский! -- он поднялся ишагнулмненавстречу.-Сценарист, Юлий Вронский!
--Здравствуйте, я догадался, -- соврал я в виде ответной любезности, -- как вы узнали, что я приехал?
-- В этом городе новости порхают по воздуху, оттогоздесь всепровсехвс"знают, -- тут он внезапно напустил на себя серьезность, то есть оставил одну толькодежурнуюприветливую улыбку.--Но сначала обсудим дела: мне отвели целый дом -- я хочу вам уступить половину. Вид наморе,собственныйвходи никаких консьержек.
Обсуждатьбыло, собственно, нечего.
Я застегнул чемодан и взялся за ручку, но мой новый знакомый остановил меня:
-- Зачем вам носить тяжести? Отправим за ними кого-нибудь.
-- Гм... -- только и нашелся я, но послушался.
Мывышлинаулицу.Город,пыльныйисерый,залитый беспощаднымсолнцем, выглядел скучно и не имел ничего общего с карнавальным городом вчерашней ночи.
Пока мы шли черезцентр,мойспутниквсебольшеменя забавлял.Прохожихпочтинебыло,ивсежеондважды поздоровался с кем-то. Он показал мне почту,редакциюместной газеты,городской совет и райком. Помахал рукой кому-то в окне больницы и довольно приятельски поздоровался с седымиважным шофером "газика", дремавшим за рулем у райкома, которого тут же и послал за моим чемоданом.
-- Вы давно здесь? -- спросил я, как мог, осторожнее.
--Почти неделю, -- он улыбнулся самой виноватой из своих улыбок.
Нашдомоказалсявблизиотберега,предпоследнимна пыльной,пологоспускающейсякморюулице.Глинобитный, прохладный внутри, он был окружен акациями, заперилаверанды цеплялся усиками одичалый виноград. У крыльца стояла скамейка с литымичугунныминожками--изтех, что бывают в городских скверах.
Мне на долю пришлась комната со скрипучим крашенымполом, соломеннымиплетенымикресламиинеобъятнойдеревянной кроватью, водномизоконвиднелась,сквозьрезныеветки акации, узкая полоска черно-синего моря.
Когдамыподходилик калитке, на балконе соседнего дома показалась пышная миловидная дама в голубом; на перилах, от нее слева и справа, сидели две раскормленные белые кошки.Вронский сорвал с головы кепи и отвесил глубокий поклон:
-- Амалия Фердинандовна! Вот ваш новый сосед.
--Япочтмейстерша,--объявилаона,голосеебыл неожиданно высоким и мелодичным, -- по утрам я пою ииграюна рояле,вам придется это терпеть!.. Хотите иметь очаровательную сожительницу? -- она положила руку на спинуправойкошки,та при этом нахально зевнула и облизнулась.
-- Нам не справиться с ней! -- быстро ответил Вронский.
-- Ну конечно, как же вы можете справиться! -- она одарила нас трелью серебристого смеха и, протянувши к подоконнику руку, сорвала и кинула нам цветок. Он слетел к нам оранжевой бабочкой -- это была настурция. Не знаю, в кого она метила, но попала во Вронского.Он секунду подержал цветок на ладони и бережно вдел в петлицу.
По вступлении в дом Вронский сделался деловит.Онпровел меняповсемкомнатам,показалчердак и заставил взойти по наружнойлестницевкрохотныймезонин,гдебылалишь продавленнаякушеткаив углу кипы старых газет. Завершилась экскурсия в кухне осмотром водопровода и умыванием, чтобыидти в ресторан обедать. Настурция Вронского успела завять, он вынул ее из петлицы и аккуратно опустил в мусорное ведро.
Вресторане, на втором этаже безобразного бетонного куба, каким-то троительным чудом оказалосьпрохладно.Понятно,что Вронскоготут знали все, от директора до швейцара. Его энергия была неистощимой: не успели мы заказать обед,каконпотащил менявбар, знакомиться с барменшей. Она показалась мне очень красивой, длинная чернаякосаипровинциально-добродетельный видплоховязалисьсеезванием.Вокругнее громоздились бутылки, она же читала книжку, вертяврукештопор,которым довольно лихо при нас перелистнула страницу.
--Елена, познакомьтесь пожалуйста, -- Вронский осыпал ее целым ворохом галантных улыбок, ноответнаяулыбкаприэтом быладостаточносдержанной,такчто она, надо думать, знала цену своим улыбкам, -- это Константин, профессор из Ленинграда!
-- Лена, -- назваласьона,соблюдаясобственныйритуал знакомства, и протянула мне руку через высокую стойку.
-- Очень приятно, -- сказал я, -- только я не профессор.