— О, господи, помилуй нас! Идем и поможем ему! — Не они. Каждый за себя, они бежали, кричали, молились и непонятно что болтали, хватая все, до чего могли дотянуться их руки: салфетки, бутылки с бренди, серебро, сосиски. Они бежали как дворняжки.
Такое милосердие могло бы вызвать рвоту у самого Христа.
И только ночная ведьма осталась спокойно сидеть за столом.
— Где милорд держит табак? Моя трубка пуста.
— Иди отсюда. В этом доме — смерть.
— Я зарабатываю на этом. Это профессия, моя и твоя. Я сводня, ты сводник.
— Наглость. Иди. — Его шпага.
Ее шпага.
— Сейчас. Пора подвести счет. — Радостно вскочив на ноги, Бен бросился на него. Неравная драка: Бену мешали нижние юбки, хотя он был выше ростом. Короткая яростная схватка, и он отбросил злодея к стене буфетной.
Сводник вытащил нож. Шпага и кинжал вместе, атака, перекрестный отбив. Шпагу Бена отбросило вверх.
Парировав, соперник нанес удар.
Отбив, Бен сделал ложный выпад и отскочил назад. И упал, споткнувшись о какую-то кучу.
Вампир бросил стилет и шагнул к нему, держа шпагу обеими руками: последний удар, сверху вниз. Его подвело соблюдение правил. Бен ударил ногой.
Вой, враг заскользил и отпрыгнул, чтобы не потерять равновесие. Слишком косой удар.
И тяжелый Бен рванулся вверх, как арлекин. Взмахнув шпагой, он снес полку над собой, и дождь из оловянных кружек пролился на Вампира, заставив того податься назад. Сводник зашатался и, потрясенный, замотал головой. Бен схватил сковородку — О благородная Грета! — и с громким звоном опустил ее на голову врага.
— Сейчас ты упадешь на собственный кинжал, — сказал он, встав коленями на грудь сводника. — И он потянулся за стилетом, наполовину похороненном среди осколков. — И я скажу о тебе прощальную речь: О, безвременно!.. И так далее.
Слуга Минотавра сплюнул.
— Актер.
Бен вонзил ему кинжал между ребер.
Кровь волной хлынула изо рта. Но глаза еще понимали. И ненавидели.
— Твой хозяин ждет тебя в аду; иди, служи ему там.
Глаза потухли.
Бен взял его ключи; потом сомкнул пальцы мертвого на рукоятке шпаги.
— Бог тебя простит.
Затем он отправился на поиски Калдера. В дом вошли сводня и ее подопечная-шлюха. Уходят: Постум и Мальчик . Выйдя, Бен вымазал мелом дверь.
Саутуарк, Хэллоуин 1604
Два мальчика разговаривали в большой комнате, пустой, как любой чердак. Тимминс, в ночном халате, сказал:
— А ты, в обмен на целый мир, могла бы?
« Пройтись ночью по кладбищу? Взобраться на дерево ?» Так говорят дети, чтобы найти предел их мира, его самое далекое от середины место: О от I. « Ты бы убил человека? Если он убивал детей? »
И Калдер, с расческой и зеркалом:
— Вы — разве нет?
— Нет, видит свет небесный!
Второй улыбнулся.
— Чтобы бы небесный свет не видел, я дождалась бы темноты.
Бен наблюдал из артистической уборной: пьеса Уилла о венецианском мавре. Не безгрешная, конечно. Один мошеннический трюк с платком чего стоит! Тем не менее в фаворе: завтра будут играть в Уайтхолле перед королем. Подстриженная живая изгородь. И все-таки подстриженная плохо — есть цветы, есть и шипы. Но его захватило. « Поет: Ах, ива, ива, ива... » Но это мальчик. Не ангельский голос, спорить нечего: его красота в хрупкости. Устремившееся вверх слабое пламя свечи, которое может задуть любой мужчина.
Он подумал, что должен уйти, прежде чем дело дойдет до подушки.
Но Дездемона, в пьесе умирающая, оживет, встанет и изящно примет комплименты. Съест силлабаб. (Вот почему юный Тимминс любил играть при дворе. Закончит как Фальстаф, но его это не беспокоит). Он расширит свой мир, круги от него распространятся наружу. Он сможет лежать с тем, с кем захочет или любить без ответа; может болеть, ссориться или радоваться; ненавидеть, учиться, горевать, путешествовать — и вырасти таким же круглым, как сам Бен: пока круги не закончатся на том берегу.
Это то, что сделали он и Калдер: оставили одну судьбу провидению.
И Рейф? Ему отпустили грехи (хотя это очень сомнительно, боялся Бен). Он сидел в своем чердаке, как червяк в ореховой скорлупе. Много читал; хорошо играл на сцене; начал исправлять старые пьесы. Но еще не показал ни одну. Только говорил, что иногда видит плохие сны.
В тайне, которая отмечала все это сырое лето, Бен привел священника к уголку Питера на клочке ничьей земли. Он могилы несло кошачьим дерьмом и разложением. Но Рейф прошелся по ней с граблями, выполол сорняки, и сделал каменную пирамидку. И он носил траур. « Эту землю нельзя освятить , — сказал священник. — И мой камзол тоже, хотя я ложусь в нем,—сказал Бен: — я прошу благословить душу того, кто лежит там ».
Ни один камень не был воздвигнут, чтобы оплакать Оксфорда, хотя он лежал в соответствующей его рангу земле. Тем не менее Бен помолился за него, по справедливости — и да, даже за одного Вампира.
Двигаясь тяжело — и так осторожно, как он только мог — по взрытой земле, он остановился и купил за шесть пенсов у уличного торговца.
Следующий день был кануном Дня всех душ: в эту ночь он будет молиться за душу Питера Витгифта и всех невинно умерших. Но в эту ночь, в Хэллоуин, он пришел туда, где похоронен Питер Витгифт, и положил апельсин на его могилу.
Уайтхолл, вечер накануне Первого мая 1606
— Измените мой пол, — сказал Калдер. Бородатый мужчина — лорд, солдат — в ужасе посмотрел на нее. Тем не менее ничего не сказал: он словно глядел в сердце печи, в которой рождалась алхимия. Ее отсвет лежал на его лице. Шаг назад, сильный порыв ветра взъерошил его волосы. Страсть ослабила этого мужчину.
Меня от головы до пят
Злодейством напитайте. Кровь мою
Сгустите. Вход для жалости закройте…
Калдер прислушался: там, в созданной светом полутьме, среди свечей, поглощаемых огнем в развесистых канделябрах, была одна, чей дух горел и не уменьшался.
Не этого короля.
Леди коснулась его платья, как будто темный как ночь бархат был тенью ее тела: снег и кровь на снегу.
Припав к моим сосцам, не молоко,
А желчь из них высасывайте жадно…
Все закончилось. Визит, призрак, острый запах.
Тем не менее что-то еще клубилось над котлом; когда он играл жену Макдуфа, светлая роль по сравнению с другой, темной, оно как призрак проникало в ее сына.
Начинается мигрень, подумал он: ее предвестник — холодный огонь в одном глазу, ослепляюще зеленый. Сейчас приступы приходят чаще. Он желал одного: выдержать .
Actus Quartusзакончился, наступил перерыв для виол да гамба и зажигания потухших свечей: отсрочка катастрофы.
В артистической уборной, уже одетый в женский ночной халат, стоял мальчик-актер и бормотал слова роли. Он помнил их — думал, что помнит. Надеялся, что помнит. Он забыл ее имя. Да, и имя поэта. Имя короля и его свиты. Этой страны. И свое собственное. Этом мир казался таким странным, как будто он стоял на башне: далеким, ясным и тихим, как луна. Как будто он держал в руках магический кристалл и смотрел в него. Хранитель рукописей позвал его:
— Мальчик? Ты готов?
— Переодеваюсь.
Он приказал себе проснуться; топнул ногой, ущипнул себя, повторил имена актеров. Выдыхающие табачный дым: Робин, Ник, Огастин. Бербедж, который мог выворачивать все свои суставы, как висящая на ниточках марионетка. Бом , его голос звучал как церковный колокол. Бом . Ведьмы заколдовали себя: стали деревьями. Юный Гарри, которого назвали яйцом и разбили, опять создал себя, целым и невредимым; он, ликуя, танцевал на столе, увенчав себя короной. Он опять упадет. И Уилл, напудрившийся, чтобы играть короля-призрака, — как будто надел стеклянную маску — был всюду, обезумевший.
— Рейф? — Уилл тронул его за плечо, пощупал лоб. — Парень, ты можешь играть?
— Да, сэр.
С другого конца комнаты:
— Уилл? Уилл, рукава...
— Твои сужающиеся? Хороший мальчик. — И поэт, у которого было много хлопот, заторопился прочь.
« Сейчас ».
Мальчик-актер перевел дыхание. « Я разделяюсь ». Молния в его корону, исступление. Дух, соединенный с ним — свет в теле — проснулся.
Никто другой не увидел придворного в зеленом. Но своим зрением он увидел , что зал наполнился боярышником, его ветки извивались, листья бросали тень, и, да, мерзкий запах лисы. И как фитиль всего этого стоял его хозяин, все шло от него: он возрождался, как холодный зеленый огонь. Его корни были повсюду.
« Повелитель? » — И он низко поклонился.
В ответ молчание.
« Твое исполнил повеленье.
То чудище, что мальчика убило,
Мертво ».
Блеск, листья поднялись: « Что за мальчик » ?
И, изумленный, дух подумал: « Я дурак ». И сказал: « Значит твой гнев не из-за Питера, верно? » Но в пьесе: черный лед на Темзе; снег как бархат, разрезанный молниями; вихрь, ослепляющий, как будто хлещет льдом в лицо; земля настолько скована морозом, что невозможно выкопать могилы, закопать убитых.
Зелень завилась вокруг самой себя, как вокруг веретена, и стала фигурой рогатого короля, который пожал плечами.
« Я ласкал так много детей. Смертные быстро вянут. Какой из них? »
« Тот, котороготы забрал у Титании ».
« А, этот. Хорошенькая игрушка. — Поворот головы. А теперь вспышка гнева в этом улыбающемся Августе. — Но я ненавижу этого лордишку, который узурпировал мой титул повелителя мальчиков. Смеялся надо мной. И ты сыграл с ним отличную злую шутку в наказание за убийство » .Он передразнил. — Я кормила грудью. — И засмеялся. Свечи съежились. « За это я тебе дарую от службы сей освобождение ».
«Благодарю тебя, мой повелитель. По слову твоему я улетаю».
Оберон поднял руку. «Нет, останься. Я привязал тебя к луне и узел сделал из секрета женщин: она погибнет без тебя».
« Я подчиняюсь,— сказал дух. — Как сын Калдера — этот другой я — не может улететь ».
« Ты взял костюм твой плотский у нее, взаймы: теперь теряешьправо ».
« Что, это тело? Для артистической уборной. Слегка заношенное ».
« И от меня, та роковая пряжа, тот солнечный моток; я должен потребовать его назад. Отдай обратно солнце ».
Молчание. Потом: « Тот апельсин? Потрачен ».
« На все двенадцать румбов? »
« На мальчика погибшего. Чтоб путь его из ада осветить ».
« Мальчика? Они растут здесь густо, как крапива: полей росой того, кого ты выбрал, и насладись недолгим счастьем, но не дай завянуть. Умрет — бери другого ».
« Я Питера по-прежнему люблю , — дух наклонил голову. — Ах, мой повелитель. Я как роса, что пала в кровь и с ней смешалась. Теперь пятно в душе. От смертного желанья. Надеюсь и печалюсь, непрестанно» .
« Что, этот, мух добычей ставший? Невинный этот? »
« Сир, сомнений полон я ».
Свечи опять сжались. Зал содрогнулся от грома. « Недобрый дух! Иди, люби и будь ты проклят .
Отлично знаешь,
В каких мученьях я тебя нашел ».
« Да, сир ».
Снова и опять. Он страдал в сосне Сикораксы; до этого Нимуэ заключила его в боярышник, а еще раньше он мучался в рябине, ольхе, ясене и терновнике. В аду был дуб, гарпия рвала меня на части и гадила на голову. « О, Питер, ты слышишь этот рассказ? Ты видел, как листья истекают кровью? Они — мои голоса и мои глаза ». И ни одного звука в темноте. Ни тепла, ни веса, ни его дуновения. Ни кровати. И всегда все то же рабство: быть заключенным в падали, порабощенным памятью и желанием.