– И народ на это клюет?
– Да ладно тебе! Чем нам еще заняться? – Делаю паузу и невинным тоном добавляю: – У нас же нет с собой ничего интересного. Ни счетов, ни
банковских выписок.
У Джесс блестят глаза.
– Ладно, твоя взяла, – соглашается она. – Делай свой маникюр.
Над палаткой бушует гроза, а мы красим друг другу ногти ярко-розовым мерцающим лаком.
– Потрясающе! – восхищаюсь я, когда Джесс заканчивает обрабатывать мою левую руку. – Ты прирожденная маникюрша!
– Спасибо, – сухо отзывается она. – Что бы я без тебя делала.
Помахиваю рукой, чтобы просушить лак у фонаря, потом снова достаю пудреницу и любуюсь своим отражением.
– Теперь тебе надо научиться задумчиво подносить палец к губам, – объясняю я и показываю, как это делается. – Ну, как будто хочешь обратить
внимание на новое колечко или браслетик. Пусть все видят.
Я протягиваю Джесс зеркало, но она отворачивается и снова замыкается в себе.
– Нет, спасибо.
Я убираю пудреницу и погружаюсь в раздумья. Спросить бы у Джесс, почему она ненавидит зеркала. Но как-нибудь поделикатнее.
– Джесс… – начинаю я.
– Что?
– Почему ты ненавидишь зеркала? Тишина, только воет ветер.
– Сама не знаю, – наконец отвечает она. – Но в детстве, когда я смотрелась в зеркало, папа бранил меня за тщеславие.
– За тщеславие? – От удивления я широко раскрываю глаза. – И что, так каждый раз?
– Почти. А почему ты спрашиваешь? Твои родители что говорили?
– Мои родители… – Мне вдруг становится неловко. – Они часто повторяли, что я – самый хорошенький ангелочек, какой когда-либо слетал на
землю.
– М-да, – Джесс пожимает плечами, словно говоря: «Подумать только».
Несколько минут я молча разглядываю свои ногти.
– А ведь ты права, – вдруг признаюсь я. – Меня избаловали. Родители мне ни в чем не отказывали. Мне ничего не приходилось делать самой. Ни
разу. Всегда кто-нибудь помогал. Сначала мама с папой… потом Сьюзи… теперь Люк…
– А я научилась самостоятельности с тех пор, как помню себя, – говорит Джесс. На ее лицо падает свет фонаря, но разгадать выражение
невозможно.
– Похоже… строгий он, твой папа, – робко замечаю я.
Джесс отвечает не сразу.
– Папа никогда не выдает своих чувств, – объясняет она. – Он не хвалил нас – ни разу, никого. Конечно, в душе он нами гордится, – убежденно
добавляет она, – но у нас в семье не принято хвастать своими делами.
Внезапно налетевший ветер срывает угол палатки, брызжет на нас дождем. Джесс хватает ткань и закрепляет на прежнем месте.
– И я такая же, – продолжает она, забив камнем в землю металлический костыль. – Если я молчу, это еще не значит, что я бесчувственная. –
Она оборачивается и смущенно смотрит на меня. – Бекки, когда я приехала к тебе в гости, я вовсе не хотела тебя обидеть. Или показаться…
ледышкой.
– Напрасно я тебя обозвала, – запоздало раскаиваюсь я. – Ты уж прости…
– Нет, – перебивает Джесс, – это ты меня прости. Мне надо было перебороть себя. Расслабиться. – Она откладывает камень и несколько секунд
смотрит на меня. – Честно говоря, я тебя… немного побаивалась.
– А Люк считал, что я на тебя давлю, – грустно произношу я.
– Я думала, ты чокнутая. – Мы с Джесс обе улыбаемся. – Нет, серьезно, – продолжает она.
– Так и думала. И все гадала, из какой психушки
взяли тебя родители.
– Да? – Мне становится как-то не по себе. И голова опять разболелась.
– Тебе надо поспать, – говорит Джесс. – Сон – лучший лекарь. И лучший наркоз. Вот тебе одеяло. – И подает мне что-то похожее на лист тонкой
фольги.
– Ладно, – с сомнением соглашаюсь я. – Попытаюсь.
Выбираю для головы местечко поудобнее, без острых камней, и закрываю глаза.
Но мне не спится. В голове крутится наш разговор, а тут еще дождь хлещет и палатка хлопает на ветру.
Я избалованная.
Капризная девчонка.
Неудивительно, что Люк не выдержал. Ничего странного, что наш брак кончился катастрофой. Это я во всем виновата.
Господи… Опять у меня глаза на мокром месте. Сердце щемит, шея как-то вывернута, в спину впился осколок камня…
– Бекки, как ты? – спрашивает Джесс.
– Неважно, – сдавленным и сиплым голосом отзываюсь я. – Уснуть не могу.
Джесс не отвечает. Или не расслышала, или не знает, что сказать. Но вдруг я чувствую, что она придвигается ближе. Поворачиваю голову, а она
протягивает мне какой-то белый брусочек.
– Это, конечно, не мятная помадка, – предупреждает она.
– А что? – с интересом спрашиваю я.
– Мятный кекс «Кендол». Альпинисты часто берут его с собой.
– Спасибо, – шепчу я и откусываю кусочек. Вкус какой-то чудной. Но сладко. Мне не очень-то нравится, но, чтобы не обидеть Джесс, я
старательно жую кекс. И вдруг снова заливаюсь слезами.
Джесс вздыхает, доедая свой ломтик.
– Ну что с тобой?
– Люк навсегда меня разлюбил, – всхлипываю я.
– Сомневаюсь.
– Можешь мне поверить. – У меня течет из носа, я вытираю его рукой. – Как вернулись из свадебного путешествия, все у нас напереко-сяк. Это
я виновата, я все испортила…
– Нет, не ты, – перебивает Джесс. – Точнее, не только ты, – спокойно поясняет она. – Вы оба. т Она аккуратно складывает обертку из-под
кекса и сует в свой рюкзак. – Это к разговору о маниях. Люк – законченный трудоголик!
– Да знаю я. Но я думала, он изменился. Пока мы путешествовали, он расслабился. Все было просто идеально. Я так радовалась.
С болью в сердце я вдруг вспоминаю нас с Люком, загорелых и беззаботных. Мы держимся за руки. Вместе занимаемся йогой. Сидим на террасе в
Шри-Ланке и планируем возвращение-сюрприз.
У меня были такие радужные планы. И ни один не сработал.
– Медовый месяц не может длиться вечно, – резонно возражает Джесс. – Рано или поздно он все равно кончится.
– А я так мечтала выйти замуж, – сокрушаюсь я, – Мне так ясно все представлялось! Как мы сидим вокруг большущего стола при свечах. Я, Люк,
Сьюзи… Таркин… все счастливы, все смеются…
– И что же случилось? – Джесс проницательно смотрит на меня. – Со Сьюзи? Твоя мама говорила, что она твоя лучшая подруга.
– Была. Пока не нашла себе… другую подругу. – Смотрю на голубую хлопающую парусину палатки и чувствую, что в горле встал ком. – У всех
новые друзья, новая работа, новые увлечения. А у меня… никого не осталось.
Джесс застегивает молнию рюкзака и с силой затягивает тесемки. Потом поднимает голову.
– У тебя есть я.
– Я тебе даже не нравлюсь, – скорбно напоминаю я.
– Но я же твоя сестра, – возражает Джесс. – Придется терпеть.
Ее глаза искрятся весельем. И теплом. А я думала, Джесс на такое не способна.