Как ниумел онразговариватьи
сходиться с людьми, узнавать от них новое, все же он ясно сознавал, что есть
нечто,отделяющее его отдругих,и это нечто -- егосаманство. Он видел,
какую ребяческую или чисто животную жизнь ведут люди, которых он в одно и то
же времялюбили презирал.Он видел, как они хлопочут, страдаюти седеют
из-завещей, которые, на его взгляд, совсем не стоили этого -- из-за денег,
маленькихудовольствий,мелкихпочестей. Онвидел,как ониупрекаюти
поносятдруг друга, каконистонут отболи, которуюсамана переноситс
улыбкой, как страдают от лишений, которых самана и не чувствует.
Ковсемонотносилсяодинаковоприветливо.Одинаковоравнодушно
принималонторговца,предлагавшегоемувпродажуполотно,должника,
просившего о новом займе, нищего, который добрый час рассказывал ему историю
своейбедности, хотя инаполовину не былтак беден,как любойсамана. С
богатым чужестранным купцомон держал себятакже, как со слугой, который
брилего,иуличным торговцем,которомуонпозволялнадувать себяна
какую-нибудь мелочь при покупкебананов.Когда Камасвами приходил к нему с
сетованиямина свои печали или упреками по поводуего способа ведения дел,
то он весело и с интересом выслушивал его, удивляясьи стараясь понять его,
отчасти соглашалсяс ним, ровно настолько,сколькосчитал необходимым,и
отворачивалсяотнего,чтобыперейтикочередномунуждавшемуся внем
посетителю. А к нему приходилимногие-- однипо торговымделам, другие,
чтобы надуть егоиличто-нибудь выведать от него, третьи старались вызвать
егожалость, четвертые обращалиськнему засоветом. И ондавал советы,
проявлял свою жалость, дарил, давал немного надувать себя; и вся эта игра, и
страстность, с которой вселюдипредаются этой игре, занимали егомысли в
такой же степени, как раньше их занимали боги и учение брахманов.
Повременамвсвоей грудионслышалголос--слабый, умирающий,
звучащий жалобой и упреком,но так тихо-тихо, чтоон едвамограсслышать
его. Тогда на короткое время у него являлось сознание, что он ведет странную
жизнь, чтовсето,что он делает, пустая игра,и хотяон чувствует себя
недурно,весел,аподчас дажеиспытывает радость,но настоящая жизнь, в
сущности, проходит мимо и его не задевает. Как жонглер играет мячами, так он
играл своими делами, окружающими людьми; он глядел наних, развлекался ими;
носердцем, тем, что составлялоисточник егосущества, он не был при всем
этом. Этот источник протекалгде-то далеко и невидимодля него, уходил все
дальше, ничего общего не имел больше сего жизнью. Несколько разэти мысли
наводилинанегоужас, и у него являлосьсожаление, что ионнеможет
участвовать во всех этих ребяческих мелочах жизни сердцем,относиться к ним
сострастнымувлечением,унегоявлялосьжеланиежить,работать,
наслаждатьсяэтой жизньюнасамомделе, анеоставаться вней простым
зрителем.
Но каковы бы ни были его настроения, он всегда возвращался к прекрасной
Камале, изучал искусстволюбви, предавалсякульту наслаждения, при котором
болеечем причем бы то ни было, давать и получать становитсянеотделимым
друг от друга; болтал с ней, учился у нее, давал ей и получал от нее советы.
Онапонимала его лучше,чемкогда-топонимал его Говинда-- у нихбыло
больше общего.
Однажды он заметил ей:
-- Тыпохожанаменя,ты нетакова, какбольшинстволюдей. Ты --
Камала, и только! -- у тебя, как и у меня внутри имеется тихое убежище, куда
ты можешь уйти в любой часи чувствовать себя дома. Немногие лишь имеют это
прибежище, а могли бы иметь все.
-- Не все люди обладают умом,-- сказала Камала.
-- Нет,-- возразилСиддхартха,-- не в уме тут дело. Ка-масвами также
умен, как я, и всеже не имеет в самом себе этого прибежища. А иные, по уму
совсемдети,имеютего.Большинстволюдей, Камала,похожина падающие
листья; они носятся в воздухе, кружатся, но в конце концовпадают на землю.
Другиеже-- немного их--словно звезды; они движутсяпо определенному
пути, никакой ветер не заставит их свернуть с него; в себесамих ониносят
свой закон и свой путь. Из всех многочисленных ученых и саман, каких я знал,
толькоодинбыл из числа такихлюдей,один был Совершенный. Я никогда не
забудуего.ЭтобылГаутама,Возвышенный, провозвестник известного тебе
учения. Тысячи учениковслушают ежедневно его учение,следуют ежечасно его
предписаниям, но все они словно листья падающие;они не носят в самихсебе
это учение и закон.
Камала взглянула на него с улыбкой.
--Опятьтыговоришьонем,--заметила она,-- опять у тебямысли
саманы.
Сиддхартхазамолк, и онипредались любовнойигре--однойизтех
тридцатиили сорока игр, которые знала Камала. Тело ее было гибко, как тело
ягуара, как лук охотника.Тому, кто учился любви у нее, раскрывались многие
наслаждения, многие тайны. Долго играла она с Сиддхартхой, то привлекая,то
отталкивая его, то беря его силою, обволакивая его целиком и наслаждаясь его
мастерством,покаоннепочувствовалсебяпобежденныминепочилв
изнеможении рядом с нею.
Гетера склонилась надним, долго глядела на его лицо, в его утомленные
глаза.
--Ты лучший из влюбленных,каких я когда-либо видела,-- заметила она
задумчиво.--Тысильнее других,гибче, податливее. Тыхорошоизучил мое
искусство, Сиддхартха. Со временем, когдаo будупостарше, я хочу иметь от
тебя ребенка. И все же, милый, ты остался саманой. Все же ты не любишь меня,
ты никого не любишь. Разве не так?
-- Может быть,-- устало ответил Сиддхартха.-- Я -- как ты. И ты ведь не
любишь--иначе, как моглабы ты предаватьсялюбви как искусству?Люди,
подобные нам, вероятно, и неспособны любить. А люди-дети способны: этоих
тайна.
САНСАРА
ДолгоевремяСиддхартхавелмирскую, полнуюнаслажденийжизнь, не
отдаваясь ей, однако, всецело.