А люди-дети способны: этоих
тайна.
САНСАРА
ДолгоевремяСиддхартхавелмирскую, полнуюнаслажденийжизнь, не
отдаваясь ей, однако, всецело. Егоплоть, по давленнаявгодыпламенного
аскетизма, проснулась; он изведал богатство, изведалсладострастье, изведал
власть. Но все же, в течение долгого времени, он оставался в душе саманой,--
каквернозаметила умная Камала. Итеперьеще искусства мыслить, ждать и
поститься игралируководящую роль в его жизни, и теперьеще люди, жившие в
миру, люди-дети, оставались ему чуждыми, как он был чужд им.
Годы мчались; окутанный привольной жизнью, Сиддхартха едва замечал, как
они уходили. Онразбогател, у него давноуже былсобственныйдом, слуги,
парк за городому реки. Люди любилиего;ониприходили к нему,когда им
нужны были деньги или совет; но никто не был близок к нему, кроме Камалы.
То высокое светлое чувство пробуждения и напряженного ожидания, которое
ониспыталкогда-то,врасцветемолодости,вдни,последовавшиеза
проповедью Гаутамы и разлукой с Говиндой, его тогдашнее гордое одиночество и
независимостьотвсякихучений и учителей,его чуткостьк божественному
голосувсобственном сердце -- все это оказалось преходящими мало-помалу
отходило в область воспоминаний. Далеко и чуть слышно шумел теперь священный
родник,когда-тостольблизкий, когда-тошумевший внем самом.Правда,
многоеиз того, чему оннаучилсяот саман, от Гаутамы,что онусвоил от
своего отца-брахмана,еще долгое время сохранялось внем: он сохранил свою
умеренность, свою любовькмышлению, часы самопогружения, тайное знаниео
себе,овечном Я,которое не естьни тело, ни сознание.Многое из всего
этогоосталось в нем, но одно за другим опускалось вглубину и покрывалось
пылью. Подобно тому, какгончарный круг, раз приведенный в движение,долго
со храняетсообщенную ему скорость итолько медленно, понемногу, замедляет
своевращение,пока не остановится совсем,так и в душеСиддхартхи долго
продолжаловертетьсяколесоаскетизма,колесомышления,колесо
распознавания. Онои теперь еще вертелось, но медленно, сколебаниями и --
того и гляди -- должно было остановиться совсем. Подобно тому, как проникает
сырость в умирающий древесный пень, медленно заполняя его и вызывая гниение,
так мирское и лень понемногу проникали в душу Сиддхартхи, понемногу наполняя
ее, вызываячувства тяжести иусталости,усыплялиее. Зато желания в нем
пробудились,ивэтом отношениионмногомунаучился,многоеиспытал.
Сиддхартханаучилсяторговать,пользоваться властьюнадлюдьми,искать
наслаждения уженщин. Он научилсяноситьпрекрасноеплатье,приказывать
слугам,купатьсявблаговоннойводеНаучилсякушатьтонкиеихорошо
приготовленные блюда,--в томчисле рыбу, мясо животных и птиц, пряности и
сладости, и пить вино,порождающее лень и забвение. Научился играть в кости
и в шахматы,смотреть на пляски танцовщиц, пользоватьсяносилками, спать в
мягкой постели.
Научился играть в кости
и в шахматы,смотреть на пляски танцовщиц, пользоватьсяносилками, спать в
мягкой постели.Нопри всем томон все еще чувствовалсебяотличнымот
других людей, стоящим вышеих; все еще гляделна них с легкой насмешкой, с
некоторым презрением, тем самым презрением, какое аскет-самана всегда питает
по отношению к мирянам Когда Камасвами бывал нездоров и раздражителен, когда
ончувствовалсебякем-то обиженным, когда ему досаждалиделовые заботы,
Сиддхартха всегда относился к этому с насмешкой. Но медленно и незаметно, по
меретого, каксменялисьи уходили периодыдождейи жатвы, его насмешка
становилась бледнее, ачувство превосходства слабее Понемногу, среди своего
возрастающего богатства,Сиддхартхасамусвоил некоторыечерты, присущие
людям-детям. И все же он завидовал им, завидовал тем сильнее, чемболее сам
начинал походить наних. Он завидовал им водном-- в той важности, какую
они приписывали всем своим переживаниям, в страстности их радостей и тревог,
вробком, носладкомсчастье их вечной влюбленности.В себя лисамих, в
женщинили в своих детей, в почести или в деньги, в планы или надежды,-- но
влюбленыэтилюди бывали всегда. Но как разтого он неперенялу них --
именноэтому, их детскойжизни, радостности и детскому безрассудству он не
научился, а перенял как раз те неприятные черты, которые презирал в них. Все
чаще случалось, чтона другое утро послепроведенного в обществе вечера он
долгооставалсявпостели,чувствуякакую-то подавленность и усталость.
Случалось,чтоонразражалсяивыказывалнетерпение,когдаКамасвами
надоедал ему своимивечными опасениями. Случалось, что онсмеялсяслишком
громко, когда ему не везло в игре в кости. Его лицо было все еще более умным
иодухотворенным, чем у других людей, но улыбка на нем появляласьреже,и
мало-помалу на нем запечатлевалось выражение, какое такчасто встречаешь на
лицахбогатых людей -- выражение недовольства, болезненности, брюзгливости,
вялости,бессердечия.Понемногудушевнаяболезньбогачейовладелаи
Сиддхартхой.
Кактонкая фата, как легкий туман,спускалась усталость на Сиддхартху
--понемногу, но скаждымднем становясь немного гуще, скаждыммесяцем
немногомрачнее,скаждым годом немного тяжелее.Подобно тому, как новое
платье с течением временитеряетсвой красивыйцвет, покрывается пятнами,
расползается на швах, аздесь и там тканьпротирается и готовапорваться,
так и новая жизнь, которая началась для Сиддхартхи после разлуки с Говиндой,
с годами потеряла цвет и блеск, так и на ней накоплялись пятна и складки, и,
покаеще скрытые в глубине,ноздесьитамуже безобразнопроглядывая
наружу,подстерегали его разочарованиеи отвращение. Сиддхартхаэтогоне
замечал.Онзаметилтолько, что тотясный иуверенный внутренний голос,
которыйкогда-то проснулсяв нем ивсегда руководил им в блестящий период
его жизни, теперь что-то замолк.
Мир заполонилего --наслаждение, чувственность, лень,а под конец и
тот порок, которыйон всегда считал самым нелепым и к которомуотносился с
наибольшимпрезрениеминасмешкой--алчность.