Вконцеконцов,и
собственность,обладание,богатствотакжезаполонилиего--всеэто
перестало быть для него игрой, мелочами, стало цепями и бременем. Странным и
коварным путем Сиддхартха попал в эту последнюю и гнуснейшуюзависимость --
благодаряигре вкости.С тех пор, какСиддхартха пересталвдуше быть
саманой, игра наденьгиидрагоценности, которой он раньшепредавалсяс
улыбкойинебрежно,как одному изпринятыхулюдей-детейразвлечений,
мало-помалусталадлянегонастоящейстрастью,захватывавшейеговсе
сильнее.Он сталотчаяннымигроком,скоторымлишьнемногиерешались
вступать в состязание -- так велики и безрассудныбыли его ставки. Он играл
как человек, желающийзаглушить муку своегосердца -- проигрыши и швыряние
презреннымиденьгамидоставлялиему какую-тозлобную радость.Самсебя
ненавидя,самнадсобойнасмехаясь,онрисковалогромнымиставками,
безжалостнообыгрывал других и сам проигрывалогромныесуммы,проигрывал
деньги,драгоценности, проигралзагородный дом, сновавыигралего, снова
проиграл. Этотревожное, сжимающее грудь чувство,которое ониспытывалв
момент бросаниякостей, при крупной игре,было ему дорого -- он любил его,
старался снова и снова вызвать его в себе, усилить, разжечь еще сильнее, ибо
тольковэтих ощущенияхоннаходилещесвоего родасчастье,какое-то
опьянение,какое-топовышенное самочувствие среди своей сытой, бесцветной,
тусклой жизни. А после каждого крупного проигрыша приходилось добывать новые
богатства,усерднеезаниматься торговлей,строже взыскивать сдолжников,
чтобыиметьвозможностьпродолжать игру,сновашвырять деньгами,снова
выказыватьсвое презрение кбогатству. Сиддхартха утратил спокойствие духа
припроигрышах, потерялтерпениепоотношению кнеисправнымдолжникам,
утратил свое добродушие по отношению к нищим, перестал находить удовольствие
в раздаче денег, в виде подарков или взаймы, обращавшимся к нему просителям.
Тот самый Сиддхартха, который проигрывал за один раз десятки тысяч и смеялся
приэтом, становилсяв торговых делахприжимистыми мелочным, и дажепо
ночам емучастоснились деньги. А когдаемуудавалосьочнуться отэтих
отвратительныхчар, когда он замечал в зеркале на стене своей спальнисвое
постаревшее и подурневшее лицо, когда на него нападали стыд и отвращение, он
убегал отсебя, сновабросаясьв азартнуюигру, снова прибегая к дурману
сладострастья и вина, чтобы затем вновь уходить встремление к накоплению и
приобретению. И в этом бессмысленномкруговороте он носился до изнеможения,
до потери сил и здоровья.
Но наступил день, когда он очнулся, и случилось это под влиянием одного
сновидения. Вечеромтого дняон былу Ка-малы, в ее прекрасном парке. Они
сиделиподдеревьями и беседовали. Камала быланастроеназадумчиво, ив
словах ее слышались грусть и усталость. Она просила Сиддхартху рассказать ей
о Гаутамеи не могла досыта наслушаться о нем -- отом,как чист былего
взгляд,как тихии прекрасныбылиегоуста,какойдобротой дышала его
улыбка, каким спокойствием веялоотего поступи.
Они
сиделиподдеревьями и беседовали. Камала быланастроеназадумчиво, ив
словах ее слышались грусть и усталость. Она просила Сиддхартху рассказать ей
о Гаутамеи не могла досыта наслушаться о нем -- отом,как чист былего
взгляд,как тихии прекрасныбылиегоуста,какойдобротой дышала его
улыбка, каким спокойствием веялоотего поступи. Долго, побуждаемый ею, он
рассказывалей оВозвышенном,аКамала слушала его,вздыхая, инаконец
проговорила: "Когда-нибудь, и скоро,можетбыть,ияпоследуюзаэтим
Буддой. Я подарю ему свойпарки сделаю своимприбежищемего учение". Но
вслед за тем она стала заигрывать с Сиддхартхой,разожгла его чувственность
ивлюбовной игре смучительной страстностью приковала егок себе,--со
слезамии жгучимиласками, словно в последний разхотела выжать изэтого
плотскогопреходящегонаслажденияпоследнюю каплюсладости. Никогдаеще
Сиддхартха не сознавалстакойясностью, до какойстепенисладострастье
родственносмерти. Потом он лежал рядом с Камалой, виделсовсем близкоот
себяее лицо и ясно,как никогда, он прочел под ее глазами и в уголках губ
жестокиеписьмена,начертанныетонкимилиниямиилегкими
морщинками-письмена, напоминавшие об осени и старости. Даи сам Сиддхартха,
которому пошел лишьчетвертый десяток, ужене раз замечал сединувсвоих
черных волосах. Усталость читалась на прекрасном лице Камалы -- усталость от
пройденного длинногопутибезрадостнойцели,начинающеесяувяданиеи
скрытая,невысказываемая, бытьможет, еще даже неосознаваемая тревога:
страхпередстаростью,передосенью,страхпереднеизбежнойсмертью.
Сиддхартха со вздохом попрощалсясней --и егодуша была полнатоски и
невысказанной тревоги.
Потому себя вдоме Сиддхартхапровелвечер ввеселой компании,в
обществетанцовщиц, причем держал себяпоот ношению к своимприятелям с
видом превосходства, которое на самом деле уже не оправдывалось, выпил много
вина илишьдалеко за полночь удалилсяна покой, усталыйи вместе стем
возбужденный,близкийкслезам и отчаянию. Долго итщетно искалон сна;
сердце его ныло от невыносимой тоски, и весь он был преисполнен отвращения и
тошноты.Его тошнилооттепловатого противноговкуса вина,отслащавой
бессмысленной музыки, от полных неги улыбок танцовщиц, от приторного аромата
их волос и грудей. Но еще большее отвращение он чувствовалк самому себе, к
своимблагоухающимволосам,квинному запахусвоего рта,квялостии
дряблости своейкожи. Подобно тому, какчеловек, слишком многосъевшийи
выпивший,можетосвободитьсяотизлишкалишьрвотойи,несмотряна
мучительностьэтогосредства, жаждет получитьот него облегчение,таки
Сиддхартха, измученный бессонницей, в невыносимом приливе отвращения, жаждал
освободиться от этих привычекинаслаждений, отвсейэтойбессмысленной
жизни,от самого себя.