Я спрашивал реку,
другмой, многораз спрашивал ее. Но рекасмеется -- она смеется над нами
обоими,над нашейглупостью. Водастремитсяк воде,молодость тянется к
молодости.Твоему сынуздесь неместо -- ему нужнадля правильного роста
другая почва. Спроси и ты реку, прислушайся и ты к тому, что она говорит.
С горестью взглянул Сиддхартха на морщинистое лицо друга,всегда такое
ясное и приветливое.
-- Но как могу ярасстаться с ним?-- сказал он тихо и сконфуженно.--
Дай мне еще сроку, милый.Ведь я борюсь,явсеми силами стараюсь покорить
его сердце; любовьюи ласковым терпением я хочу полонить его. Пусть и он со
временем научится понимать реку. И он из числа призванных.
Улыбка Васудевы расцвела еще теплее.
-- Ода,-- и он из призванных,и емупредстоит жизньв вечности. Но
знаем ли мы --ты и я -- к чему он призван, к какому пути, к каким делам, к
каким страданиям?Немало ждет его вжизнистраданий,ведь сердцеу него
гордоеи суровое, многостраданий, многоошибок, многонесправедливостей
выпадет наегодолю,немало грехов онвзвалит себе на плечи.Скажи мне,
милый: ты ведь не воспитываешь твоего сына? Не неволишьего?Небьешь, не
наказываешь?
-- Нет, Васудева, я ничего подобного не делаю.
-- Знаю. Ты егоне неволишь, небьешь,не приказываешь ему,так как
знаешь,чтомягкое крепчетвердого,вода сильнеескалы,любовь сильнее
насилья.Прекрасно, я одобряю твой образ действий. Но не ошибаешься литы,
полагая, что ты его не принуждаешь, не наказываешь? Разве ты не налагаешь на
него цепей своей любовью? Не пристыжаешь его ежедневно,не подавляешь своей
добротойи терпением? Разветыне вынуждаешь его, этоговысокомерногои
избалованного мальчика, жить в хижинев обществедвух стариков, питающихся
бананами, считающих даже рис лакомством, в обществе людей,мысли которых не
могут быть его мыслями, сердца которых стары, бьются тише и иначе,чемего
сердце? Разве все это не является для него принуждением, наказанием?
Пораженный Сиддхартха опустил глаза. Потом тихо проговорил:
-- Что же, по-твоему, я должен делать? И Васудева
ответил:
--Отведи его обратно в город, верни в дом матери -- там, наверно, еще
остались прежние слуги. А если никого неоста лось, то отведи его к учителю
-- не ради учения, но чтобы он попал вобщество других мальчиков и девочек,
чтобы он попал в тоткруг,к которому принадлежалраньше. Тебе никогда не
пpиходило это в голову?
-- Ты видишь мое сердце насквозь,-- печально произнес Сиддхартха.--Не
раз я думал об этом. Нопосуди -- как могу я оставить его в этоммире, при
его и без того некроткой натуре? Не станет ли он еще более своенравным, не
увлечется ли наслаждениями и властью, не повторитлионвсе ошибки своего
отца? Кто знает, не погибнет ли он окончательно в сансаре?
Еще ярчезасиялаулыбка перевозчика.Он ласководотронулсядо руки
Сиддхартхи и сказал:
-- Спроси об этом уреки, друг.
Он ласководотронулсядо руки
Сиддхартхи и сказал:
-- Спроси об этом уреки, друг. Послушай, как онабудет смеятьсянад
твоимвопросом.Неужелитысерьезнополагаешь,чтотвоиошибки могут
избавитьтвоего сына отподобных жеошибок?Икакимспособом ты можешь
уберечь егоотсансары? Учением, молитвой, увещаниями? Милый,неужелиты
совсемпозабыл ту историю осынебрахмана Сиддхартхе, которую ты когда-то
рассказал мне на этом самом месте? Кто уберег саману Сиддхартхуот сансары,
отгреха,оталчностиибезумства?Разве уберегли егоот всегоэтого
благочестиеотца, наставления учителей, его собственное знание, собственные
искания? Какойотец, какой учитель мог помешать емусамому переживать свою
жизнь, самому познакомиться со всей ее грязью, самому грешить, самому испить
горькуючашу и самому же выйти на дорогу?Неужели ты, моймилый, думаешь,
чтокого-нибудь можетминоватьэта чаша? Ичто такимисключениембудет
именно твой сыночек, потому чтоты его любишь, потому что тебе так хотелось
быуберечь его от горя, страданияи разочарования? Но хотя бы ты ради него
претерпелсмерть,тебевсеже не удастсяизбавитьегонина йотуот
ожидающей его участи.
НикогдаещеВасудеванеговорилтакдолго.Сиддхартхадружески
поблагодарил его, горестновошелвхижину и долго не находил сна. Друг не
сказал ему ничего такого, чего бы он сам не думал ине знал. Ноэто знание
онневсостояниибыл применить на деле. Сильнее этогознаниябыла его
любовь кмальчику,его нежность, егострах потерять сына. Разве случалось
ему до такойстепениотдаватькому-нибудь свое сердце, разве когда-нибудь
случалосьемулюбитьчеловекатакслепо,стакойболью,не встречая
взаимности и чувствуя себя все-таки счастливым этой любовью?
Сиддхартха не мог последоватьсовету друга --онне в со стоянии был
расстаться с сыном. Он позволял мальчику ко мандоватьнад ним, держать себя
с ним непочтительно.Онмолчал и ждал, каждыйдень начиная сызнованемую
борьбукротости,безмолвную войнутерпения. МолчалиВасудеваиждал,
приветливый, всепонимающий, долготерпеливый. По части терпенияоба не имели
себе равных.
Однажды, когдалицомальчикаособенно сильно напоминалоему Камалу,
Сиддхартха внезапно вспомнил слова,когда-то в днимолодости сказанные ему
последней: "Ты неспособен любить",-- сказала она ему-- и он согласился и
сравнилсебя созвездой, а людей-детей -- с падающими листьями. И все же в
словахКамалы онпочувствовал тогда упрек. В самом деле, он никогда не мог
всецело,до самозабвения, отдатьсядругомучеловеку, никогда несовершал
ради другого безумств любви. Он считал себя совершенно неспособным на это, и
вэтой-тоего неспособности-- казалось емутогда--изаключалось то
большое различие, которое существовало между ним и людьми-детьми. Но теперь,
стехпор, как у него появился сын,и сам он,Сиддхартха, сталодним из
последних; и он страдал из-за другого человека, любил другого человека, весь
отдаваясь этой любви, совершал ради нее безрассудства.