Долго
стоялон исмотрелвоткрытые воротасада, где монахивжелтыхрясах
расхаживали между прекрасными деревьями.
Долгостоял он,погруженный в раздумье,созерцаякартиныпрошлого,
прислушиваясь к истории своей жизни. Долго стоял он, глядя вслед монахам, но
вместо них виделмолодого Сиддхартху, видел молодуюКамалугуляющимипод
высокими деревьями. Он с совершенной ясностью виделсамого себя, видел, как
егоугощала Камала,какон получилеепервыйпоцелуй,как онгордо и
презрительнооглянулсянасвоепрошлоебрахмана,какгордоижадно
устремился вмирскуюжизнь.Он виделвновь Камасвами, видел своихслуг,
пиры, игроковвкости,музыкантов, видел певчую птичкуКамалыв клетке,
вновь переживал всеэто, дышалвоздухомсансары, и затем снова чувствовал
себястарым иутоленным, снова переживалтогдашнееотвращениеи желание
покончить с собой, и снова исцелялся священным "Ом".
Простояв долгоевремя у ворот сада, Сиддхартха понял, как нелепобыло
то желание, которое привело его сюда. Онпонял, что не может ничего сделать
для сына,чтоонне вправеприставать к нему. Словно рана, горела у него
глубоко в сердце любовь к бежавшему, но в то же время ончувствовал, что не
следуетрастравлятьэту рану, что надодатьей распуститься вцветоки
излучать из себя свет.
Но в этот час ранаеще нецвела, еще неизлучала света, ипотому он
оставалсяпечальным.Тожелание-цель,которое привелоего сюда,вослед
убежавшемусыну,теперьсменилосьчувством пустоты.Печальноопустился
Сиддхартха на землю,чувствуя, какчто-то умирает вегосердце, чувствуя
пустоту, не видя перед собойникакой радости,никакойцели.Так сидел он
погруженныйвсебяи ждал.Этому-тооннаучился уреки: ждать,иметь
терпение, прислушиваться. Ион сидел и слушал, сидел в пыли проезжей дороги
и прислушивалсяксвоему сердцу,которое билось так устало ипечально, и
ждал какого-нибудь голоса.Не один час просидел онтаким образом -- он уже
невидел никаких картин, он все глубже погружалсяв пустоту, не видя перед
собой никакой дороги.Акогда рананачиналагоретьособенно сильно,он
беззвучнопроизносилслово"Ом",преисполнялсяэтого Ом. Монахи всаду
увидели его, и так как он уже много часов сидел,съежившись, на одном месте
и на его седых волосах накоплялась пыль, то один из монаховвышел из сада и
положил перед ним два банана. Старик даже не заметил этого.
Из этогооцепенения его пробудила чья-то рука, коснувшаясяего плеча.
Он тотчас же узнал этонежное,стыдливое прикосновение и пришел в себя. Он
поднялсяи приветствовал Васудеву, которыйпоследовал заним. А когдаон
взглянул в приветливоелицо Васудевы,в его маленькие, словнозаполненные
одними улыбками морщинки, в ясные глаза, тогда и он улыбнулся. Тут он увидел
перед собой положенные монахом бананы, поднял их, один протянул перевозчику,
а другой съел сам.
Тут он увидел
перед собой положенные монахом бананы, поднял их, один протянул перевозчику,
а другой съел сам. После чего молча отправился с Васуде-вой в лес и вернулся
к перевозу.Никтонеобмолвилсянисловомотом, что произошло в этот
день,-- никтонепроизнесименимальчика,не говорил оего бегстве, не
вспоминалпро нанесеннуюим рану. Придя в хижину, Сиддхартха легнасвое
ложе,икогдаВасудевачерезнекотороевремяподошелкнему,чтобы
предложить чашку кокосового молока, то нашел его уже погруженным в сон.
ОМ
Долго ещегорела рана Сиддхартхи.Не раз случалосьемупереправлять
через реку проезжих, имевших при себе сына или дочь, и ни разу не случилось,
чтобы он не почувствовал зависти, не подумал: "Стольколюдей, столько тысяч
людей обладают этимсладостнейшим счастьем -- почему же я лишен этого? Ведь
и злые люди, воры и убийцы, имеют детей, любят их и любимы ими -- одинлишь
я лишен этогоблага".Так просто, так неразумноразмышлялон теперь,до
такой степени уподобился он людям-детям.
Совсем иными глазамиглядел он теперь налюдей --менеерассудочно,
менее гордо,зато сбольшей теплотой,с большим интересоми сочувствием.
Когдаонперевозиллюдей обычноготипа -- людей-детей, дельцов,воинов,
женщин,тоони уже неказалисьемучуждыми, какбывало: он понимал их,
понималисочувствовалих жизни, руководимойне мыслями и умозрениями, а
инстинктами и желаниями. Он чувствовал себя таким же, как они. Уже близкий к
совершенству, переживаясвое последнее личное горе, онвсеже смотрелна
этих людей,как насвоих братьев.Их суетные, мелкие желания и вожделения
пересталиказатьсяемусмешными -- они были ему теперь понятны,достойны
любви,даже уважения. Слепая любовь матери к своему ребенку, глупаяслепая
гордостьотца,восторгающегосявоображаемыми достоинствами своегосынка,
слепая неукротимая страсть к украшениям и жажда восхищенных мужских взоров у
молодойтщеславной женщины -- все эти ребячества, все эти простые, нелепые,
нонеобыкновенносильные,живучиеивластнотребующиеудовлетворения
инстинкты и страсти уже не казались Сиддхартхе ребячеством. Он убедился, что
люди живут ими, чторади них онисовершают бесконечно многое-предпринимают
путешествия, ведутвойны, претерпевают всевозможные лишения и страдания.И
оннаучился теперь их любить за это. Он видел жизнь, живое, неуничтожаемое,
виделБрахмув каждойизчеловеческих страстей,в каждомче ловеческом
поступке. Достойнымилюбви и удивления казалисьемутеперьлюдив своей
слепой верности, слепой силе и упорстве. Mичем они не стояли ниже, ни одного
преимуществанеимелнаднимиученыйимыслитель,кромеодного,
единственного: сознания,сознательной мыслио единствевсего живущего.И
подчасу Сиддхартхи даже возникало сомнение,действительно ли этознание,
эта мысль имеют такую высокую ценность, не представляет ли и это знание одно
из ребячеств мыслящих людей-детей.