-- Как так? -- спросил Говинда.
-- Если кто-нибудь очень усердно ищет,--сказалСиддхартха,-- то глаз
его становится нечувствителен ко всему, помимо того,что онразыскивает, и
тогда он ничего не замечает,ничегоне воспринимает, потомучто его мысль
всегда занята искомым, потому что у него есть цель, и он одержим этой целью.
Искать--значитиметьцель.Находитьже--значитбытьсвободным,
оставатьсяоткрытымдлявсякихвосприятий,неиметьцели.Ты,
достопочтеннейший, видно, ивсамом делепринадлежишьк числу искателей,
ибо,поглощенныйсвоейцелью,незамечаешь многого,что утебяперед
глазами.
-- Я не совсем понимаю тебя,-- сказал Говинда,-- что ты хочешь сказать?
-- Однажды, одостопочтеннейший, много леттому назад,ты ужебыл в
этих местах. Ты увидел на берегу реки спящего человека и остался подле него,
чтобы охранять его сон. Ты знал спящего, о Говинда, а все-таки не узнал.
Изумленный, словно зачарованный, глядел монах в глаза перевозчика.
--Неужели ты Сиддхартха? --спросил он неуверенным голосом.-- Я бы и
на этот раз не узнал тебя, Сиддхартха. Как ярад, что вижу тебя еще раз! Ты
очень изменился, друг. Так ты теперь стал перевозчиком?
С ласковой улыбкой ответил Сиддхартха:
-- Да, я стал перевозчиком. Некоторым людям, Говинда, приходитсячасто
менятьсвой облик,надевать всяческоеплатье -- яизчисла этихлюдей,
милый. Добро пожаловать, Говинда, переночуй сегодня в моей хижине.
Говинда провел ночь в хижинеСиддхартхи и спал на ложе, принадлежавшем
Васудеве. Он осыпал вопросами друга своей молодости, и Сиддхартха должен был
рассказать ему многое из своей жизни.
На другое утро, передтем, как пуститься сновавпуть, Говинда -- не
без колебания -- обратился к своему другу со словами:
Преждечем продолжать свой путь, Сиддхартха,позволь задать тебееще
один вопрос: есть лиу тебя какое-либо учение? Есть ли у тебякакая-нибудь
вера или знание, которым ты сле дуешь, которыепомогают тебе жить и жить по
правде?
Ему ответил Сиддхартха:
--Ты знаешь, мой милый, что я еще молодымчеловеком, когда мы жили у
аскетов влесу,пересталдоверять учителям иучениями повернулся к ним
спиною. Я итеперьтаких же взглядов. Темне менее, у меня с того времени
быломногоучителей.Долгоевремя моимучителембылаоднапрекрасная
куртизанка. Еще были у меня учителями один богатый купец и несколько игроков
в кости.Однажды моимучителем былстранствующий ученик Будды.Онсидел
подле меня, когда я заснул в лесу, во время странствия. И от него я кое-чему
научился, и емуя благодарен, весьма благодарен. Но больше всего я учился у
этойрекии умоегопредшественника Васудевы.Этобылсовсемпростой
человек, он не был мыслителем, но он знал то,чтознать необходимо, так же
хорошо, как и сам Гаутама.
Этобылсовсемпростой
человек, он не был мыслителем, но он знал то,чтознать необходимо, так же
хорошо, как и сам Гаутама. Он и сам был Совершенный, святой.
Говинда же сказал:
-- Ты, кажется,и поныне еще любишьнемного насмехаться. Я верю тебе,
Сиддхартха,ипонимаю, что у тебя былимногиеучителя.Но нет ли у тебя
самого если неучения,тохоть известныхмыслей,известныхпознавании,
которые выношены тобой одним и помогают тебе жить? Если бы ты поделилсяими
со мною, то порадовал бы мое сердце.
-- Да,-- ответил Сиддхартха,--у меня бывали свои мысли, от времени до
времени даже являлись откровения. Иногда -- в течение часа или целого дня --
я чувствовал всебезнание,точь-в-точь как ты чувствуешьжизньв своем
сердце. Разные это были мысли, номне трудно было бы передать их тебе. Вот,
к примеру, одна из мыслей, принадлежащих мне лично:мудрость непередаваема.
Мудрость,которуюмудрец пытается передать другому,всегдасмахиваетна
глупость.
-- Ты шутишь? -- спросил Говинда.
--Яне шучу. Я говорю то,в чем убедилсяна деле:передатьможно
другому знание, но не мудрость. Последнюю можно найти, проводить в жизнь, ею
можно руководиться;но передатьее словами, научить ейдругого -- нельзя.
Еще когда ябылюношей,у меня временамимелькалаэтамысль: она-тои
заставила меня уйти от учителей.А вот еще одна мысль, которую ты, Говинда,
примешь снова за шутку или за глупость,но которую я считаю лучшей из своих
мыслей. Онгласит: по поводу каждойистиныможно сказать нечто совершенно
противоположное ей, и оно будет одинаково верно. Дело, видишь ли, в том, что
истину можно высказать, облечь в слова лишь тогда, когдаона односторонняя.
Односторонним является все, что мыслится умом и высказывается словами -- все
односторонне,всеполовинчато, во всемнехватает целостности, единства.
Когда возвышенныйГаутама говорил в своих проповедях о мире, то долженбыл
делить егона Сан-саруи Нирвану, на призрачность и правду, на страдание и
искупление. Иначе и нельзя.Нет иного способа для того, ктохочетпоучать
других. Но сам мир,все сущее вокругнас и в нас самих,никогда не бывает
односторонним.Никогда человек или деяние небывает исключительно Сансарой
или исключительно Нирваной, никогда человек не бывает ни совершенным святым,
ни совершеннымгрешником. Нампредставляется так,потому что мы находимся
подвлияниемложногопредставления, будто время есть нечтодействительно
существующее. Время не существует, Говинда, я часто, очень часто убеждался в
этом.Аесли времяиесть нечто действительносуществующее,тогрань,
по-видимому отделяющая миротвечности, страданиеотблаженства,зло от
добра, оказывается также призрачной.
-- Как так? -- испуганно спросил Говинда.
-- Слушай, мой милый, слушай внимательно. Грешник, вроде меня или тебя,
конечно грешник и есть, но когда-нибудь онбудет снова Брамой; когда-нибудь
ондостигнетНирваны,будетБуддой.Таквот,заметьсебе:это
"когда-нибудь"- только ложное представление, образное выражение.