Вот уже скрылись из вида брамселя фрегата, и теперь на горизонте маячили лишь поднятые для боя вымпела на верхушках мачт.
- Еще пара часов и они окончательно нас потеряют, - довольно усмехнулся Невилль, взяв у Хорнблоуэра подзорную трубу.
Оставив беднягу мичмана на гакаборте, Невилль повернулся и зашагал прочь. По пути он успел распечь рулевого за легкое отклонение от курса. Хорнблоуэр слышал французские проклятия, но в этот миг не воспринимал их. Он жадно вглядывался в пенистый след за кормой капера. Так, должно быть, смотрел некогда Адам на покидаемый на веки-вечные Эдем.
Хорнблоуэру привиделся вдруг темный и тесный мичманский кубрик, вспомнились запахи пота и прогорклого жира, постоянный скрип дерева и холодные ночи, ночные вахты и источенные жучками сухари, тухлая вода и несъедобная солонина, и ему вдруг так сильно захотелось вернуться ко всему этому, что даже слезы навернулись на глаза. А надежда исчезала за горизонтом вместе с верхушками мачт "Неутомимого". Следует признать, впрочем, что не это послужило главным стимулом для последующих действий Хорнблоуэра, а скорее, присущее ему чувство долга перед своим званием, независимо от обстоятельств неизменно превалирующее во всех его поступках.
Твиндек был пуст. Матросы занимали свои боевые места, поэтому Хорнблоуэра никто не видел и не смог бы ему помешать. Он открыл дверь в свою каморку. Там все было без изменений: стояла его койка с валяющимися на ней книгами по навигации да покачивалась под потолком масляная лампа. Ничто, казалось, не предвещало будущего развития событий. Хорнблоуэр вдруг вспомнил, что соседняя дверь ведет в боцманскую каптерку. Сейчас она была закрыта, но он дважды видел, как она открывалась и матросы выносили оттуда банки с краской. Краска! Неожиданно у него возникла смелая идея. Он бросил взгляд на запертую дверь, затем на лампу и снова на дверь. Потом решительно достал из кармана складной нож и раскрыл его. Но тут им вдруг овладели сомнения, и он остановился в нерешительности. Дверь не была обита железом, но представляла собой, тем не менее, довольно солидную преграду. Замочную скважину, как объект для проникновения, Хорнблоуэр исключил сразу же. А прорезать в этой двери достаточно большую дыру с помощью его ножичка потребовало бы долгих часов работы, в то время как счет шел на минуты.
Сердце его лихорадочно билось, но столь же лихорадочно продолжал работать и мозг. Он опять огляделся по сторонам. Взяв в руки лампу, он убедился, что она почти полностью заправлена. Несколько секунд он еще медлил, набираясь решимости для предстоящего дела. Потом все произошло очень быстро. Безжалостной рукой Хорнблоуэр выдрал несколько десятков страниц из "Основ навигации", скатал каждую из них в маленький шарик и уложил их вплотную к запертой двери. Скинув свой мундир, он стащил через голову шерстяную фуфайку и разорвал ее своими гибкими сильными пальцами на узкие полоски. Слегка распушив концы полосок, он навалил их на бумагу и снова огляделся. Внимание его привлек толстый тюфяк на его койке, набитый соломой. Одним ударом ножа он распорол тюфяк и начал пригоршнями доставать слежавшееся содержимое и складывать его все в ту же кучу у двери. В результате всех этих действий образовалась приличных размеров гора, доходящая ему почти что до пояса. Она должна была гореть жарко!
Хорнблоуэр в последний раз осмотрелся, прикидывая, не забыл ли он чего-нибудь важного. Потеря "Мари Галант" дала ему хороший урок, и он не собирался повторять прежних ошибок. Каждый шаг был рассчитан заранее. Он выдрал еще несколько страниц и поджег их с помощью лампы. Затем обильно полил нагревшимся маслом горячую массу у двери и поднес к комочкам бумаги зажженные страницы. Пламя вспыхнуло моментально. Теперь все пути к отступлению были для него отрезаны.
Покидав в пламя остатки соломы, Хорнблоуэр разорвал остатки тюфяка и бродил их туда же. Костер разгорался все интенсивнее. Хорнблоуэр швырнул лампу в огонь, подхватил свой мундир и вышел наружу. Сначала он хотел прикрыть дверь, но потом решил этого не делать, чтобы обеспечить лучший приток воздуха. Затем поспешно натянул мундир и спокойно взбежал по трапу на палубу.
Очутившись наверху, он с безразличным видом прислонился к фальшборту. Руки его дрожали, и он поспешил засунуть их в карманы. Возбуждение от совершенной диверсии сделало его коленки ватными, да и томительное ожидание не улучшало этого состояния. Сейчас главным было, чтобы пожар не замечали как можно дольше. Французский офицер что-то сказал ему, со смехом указывая в сторону "Неутомимого", но Хорнблоуэр не понял ни слова и сумел только выдавить из себя слабую улыбку. Тут же он подумал, что улыбка в таких обстоятельствах просто неуместна, и сразу же постарался заменить ее на недовольную гримасу. Ветер крепчал, и "Пике" получил возможность поднять все основные паруса. Свежее дыхание бриза особенно сильно ощущалось на пылающих щеках пленника. На него, правда, никто не обращал внимания, все были заняты своим делом. Капитан Невилль приглядывал за рулевым и парусами, пушкари стояли по своим местам, а мичман и пара матросов только что забросили лаг* [Лаг - прибор для измерения скорости судна и пройденного им расстояния.]. "О, Боже, - взмолился Хорнблоуэр, - скажи, сколько мне еще ждать развязки?"
Но что это? Нет, ему не показалось: над кормовым люком заколебалось легкое марево, это горячий поток от пожара заставлял холодный воздух дрожать. Хорнблоуэру даже показалось, что он разглядел первую, едва заметную струйку дыма. Точно, это был дым. И в этот момент французы забили тревогу: поднялась суматоха, кто-то начал бить в барабан, раздались отчаянные крики: "Пожар! Горим!"
Четыре стихии были изначально враждебны моряку: земля, воздух, вода и огонь. Но ничто не внушало матросам такого панического ужаса, как пожар на деревянном судне. Сухие, как порох, деревянные части, многолетние слои масляной краски вспыхивали мгновенно и горели жарко. Паруса и снасти загорались как фейерверк. Не говоря уже о запасах пороха, хранившихся на любых военных кораблях. Хорнблоуэр с интересом наблюдал за работой пожарных команд, за спешной подготовкой палубных помп, за змеившимися по палубе шлангами. Кто-то докладывал на корме капитану Невиллю, сообщая тому, видимо, о месте возникновения пожара и масштабах бедствия. Невилль выслушал вестового и искоса бросил подозрительный взгляд на Хорнблоуэра. Дым к этому времени заволок всю кормовую часть и только усиливался. По приказу капитана в открытый люк бросилась большая группа матросов. Но эта мера уже запоздала - дым сочился изо всех щелей и отверстий вплоть до ватерлинии.
Невилль шагнул, было, в сторону Хорнблоуэра с выражением ярости на лице, но его отвлек испуганный крик рулевого. Не имея возможности оторвать руки от штурвала, он ногой указал на люк, из которого появились первые языки пламени. С треском провалилась и обрушилась вниз боковая панель, и на ее месте тоже взметнулось пламя. Эта кладовая с краской была, должно быть, расположена как раз под этим люком. Как ни странно, Хорнблоуэр в этот решающий момент вдруг обрел прежнее спокойствие и вел себя абсолютно хладнокровно. Невилль в отчаянии огляделся вокруг и обхватил голову руками. Впервые в жизни Хорнблоуэр наблюдал, как человек в буквальном смысле этого слова рвет волосы у себя на голове.
Но капитан не собирался сдаваться. Еще одну помпу установили на палубе и четверо матросов заняли около нее свои места. Ритмичные звуки от работы насосов мешались с гудением не на шутку разбушевавшегося огня.