- За каким бесом вас сюда принесло?
- А тебя, Гаврила Михайлович? - спросил, подъезжая и опуская пистоль, Озорной. Рядом с ним, ноздря в ноздрю, был Данила на Головане, вооруженный самым опасным, что только может быть в схватке конного с пешим, - той замечательной помесью пистоли с бердышом, что досталась ему полгода назад от самого Деревнина...
- Тут розыск Земского приказа! - вмешался Стенька. - Подите прочь тут у нас ловушка! ..
И замолк, сообразив, кто угодил в ту ловушку.
- Так ты - с Аргамачьих конюшен конюх? - напустилась на встающего Желвака соблазненная им на непотребство женка. - Так ты тут скитался, чтобы дуру из здешних сыскать?!
И чудом уклонился Богдаш от хорошей оплеухи.
- Стой, баба! - прикрикнул на женку сверху Тимофей. - Ты чья такова?
- Да вот его жена! - тыча пальцем в Стеньку, отвечала Настасья. Улестил меня, аспид! Ловушка, говорит, ловушка! Государю, говорит, послужи! Врага заманим, который на Печатный двор тайно явится про грамоту вызнавать! Я и поддалась! ..
- Жену, стало быть, Богдашке подставил? - изумился Тимофей. - Ну, хорош!
- Так кто ж знал! - вскричал Стенька в таком отчаянии, что вызвал всеобщий хохот.
Стрельцы - те ржали, как жеребцы стоялые, хлопая друг дружку по плечам и утирая рукавицами невольные слезы. Пищали на бердышах ходуном ходили. Тимофей грохотал сверху. Семейка с Деревниным - и те довольно громко смеялись. В конце концов расхохотался и Богдаш.
- Ну, зазнобушка, чуть было меня за тебя не пристрелили!
За общим шумом немногие расслышали долгий свист, а что сейчас понабегут стрелецкие караулы - это и вовсе никому на ум не пришло.
- Так, выходит, мы друг дружку ловили? - спросил, отсмеявшись, Деревнин. А спрашивал он старшего из конюхов, Озорного, потому что в таком щекотливом деле старшие должны договариваться.
- Выходит, так, - отвечал Тимофей. - Не обессудь, Гаврила Михайлович мы люди подневольные, сам понимаешь, кто нас послал.
- И за здешними женками бегать тоже он велел? - осведомился Деревнин.
Тимофей хотел было ответить округло, но обходительно, но тут вмешалась Наталья. И не потому, что хотела испортить мужской разговор, а просто возникло некоторое молчание, а ей непременно нужно было задать мужу вопрос:
- Так сковородка-то мне будет?
- Отстань ты со своей сковородкой! - возмутился Стенька. - И без тебя тошно!
С таким хитроумием налаженная им ловушка на гонца из Немецкой слободы сделалась общим посмешищем.
- Ты о чем это, свет? - полюбопытствовал Семейка, как всегда, ласково. Скажи, не стыдись!
- Да он мне за то, чтобы я молодца приманила, сковородку к Масленице новую обещал, медную, в пять алтын! Кабы не сковородка - я бы и не пошла!
- В пять алтын, говоришь? - Семейка оценивающе поглядел на Желвака, словно бы спрашивая у присутствующих: а что, люди добрые, стоит ли молодец таких денег?
- Дешевле не отдают, как ни торгуйся, - подтвердила Наталья. - Я-то идти не хотела, а он посылал! И каждый раз выспрашивал - что да как. А он-то, конюх-то, как раз и любопытствовал про Печатный двор, а моему-то дураку и радость!
Стенька замахнулся на жену кулаком.
- Тихо, тихо! - одернул его Тимофей. - А то вон Богдаш тебе за ловушку спасибо скажет...
Желвак буркнул нечто невразумительное.
- Ну, я полагаю - надобно разойтись подобру-поздорову, - весомо сказал Деревнин. - Вам - своя дорожка, нам - своя.
- Погоди, Гаврила Михайлович! Ты и вправду веришь, что грамота все еще на Печатном дворе? - спросил Тимофей.
- Пока мой дурак каждый вечер докладывал, что какой-то неведомый добрый молодец на его наживку клюнул и про тайные ходы к печатне разведывает, так верил, - прямо отвечал подьячий. - Теперь уж и не знаю, как быть.
Хитер был Деревнин! И не согласился, и не воспротивился, а ловко извернулся.
- Вот и я не знаю, как быть, - тут Тимофей обвел взглядом конюхов.
Полезай в седло, Богдаш, да и поедем на конюшни. Больше нам тут делать нечего - или ты со Степановой женкой недолюбился?
Богдаш невольно поглядел на Стенькину Наталью.
Она же смотрела на него прямо-таки говорящими глазами.
- Сучий ты сын! - кричали те огромные глазищи. - Я-то душой распалилась, к тебе прикипела, спасти тебя хотела! Я-то мучалась, сомневалась, металась, уж и не знала - то ли мужа слушаться и государю служить, то ли тебя, подлеца, любить! А ты-то?! .
Желвак как-то неловко развел совсем деревянными руками...
И тут раздалось свирепое:
- Кто стрелял?!?
С двух сторон подбежали два стрелецких караула.
Какое-то время вообще ничего нельзя было понять, шум стоял невообразимый. В этом шуме даже Тимофеев громоносный голос ненадолго потерялся. Наконец Тимофей с Деревниным на пару призвали к порядку всех стрельцов - и участвовавших в ловушке, и караульных.
- Да не галдите так, сволочи! Где старший? - потребовал Деревнин. Ты, что ли?
Десятник и ответить не успел - в наступившей тишине Богдаш услышал вдруг нечто такое, от чего вздернул опущенный было до того, что короткая борода в тулуп уперлась, подбородок и сказал быстро:
- На конь!
Приказание это относилось к нему же самому - Тимофей, Семейка и Данила с коней не сходили.
Семейка, схватив под уздцы Полкана, вытолкнул его вперед, чтобы Богдаш мог быстро сесть в седло. Ни он, ни Озорной даже не спросили - что такого расслышал товарищ в ночи. И Богдаш тоже ничего не стал растолковывать - а послал Полкана вперед.
Изумленные Деревнин, Стенька и стрельцы не сразу догадались завопить вслед.
Данила скакал бок о бок с Семейкой и чувствовал, как душа наполняется радостью. Ничего в мире не могло быть лучше такой ночной скачки - в ней было неописуемое веселье для души, и оно вместе с морозным воздухом втекало в грудь и расходилось по телу, делая его легким и ловким. И не все ли равно, ради чего сорвался с места и позвал за собой товарищей Богдаш!
Желвак вел погоню почему-то в сторону Москвы-реки.
- Глянь! - наконец крикнул он, когда уж вылетели на берег неподалеку от стены Китай-города. - Уходят!
Тут лишь Данила понял - Богдаш чутким ухом уловил скрип санных полозьев у забора Печатного двора. Пока захлопывалась и вновь открывалась ловушка Земского приказа, кто-то, воспользовавшись отсутствием стрелецких караулов, поспешивших на выстрел, подогнал сани - и теперь уходил во всю конскую прыть, уходил тем путем, которым зимой можно было мчаться, не давая никаких объяснений воротным сторожам и не останавливаясь с проклятиями перед решеткой, загородившей улицу.
Сани, освещаемые огромной серебряной луной, уже неслись по льду Москвы-реки, вверх по течению, а куда - непонятно.
Семейка, мысливший быстрее, чем полагалось бы простому конюху, сразу послал своего Ворона вперед - и тот не столько сбежал, сколько съехал на лед, сбился с намета, выровнялся - и уже не Богдаш, а Семейка повел погоню.
- К берегу отжимай! - крикнул Тимофей.
Если конный еще мог выбраться на берег в любом месте, то сани нуждались в нарочно сделанном спуске. И теперь главное было - не дать им до спуска добраться.
Похоже, Голован не меньше Данилы был рад ночной скачке. Парень почувствовал по его ровному, мощному ходу, что силища у бахмата немеряная, и он будет рад, коли позволят еще немного той силы выплеснуть. Данила подбил его под пузо каблуками, хлестнул пару раз поводьями по шее - не сильно, а чтобы понял - незачем сдерживать свой бег. И Голован вынес его вперед, пошел вровень с Семейкиным Вороном.
И сани, и конные миновали Кремль, теперь по правую руку было уже Чертолье.