Тогда он унизится перед нею. И она поймет... Но она уже у двери.
Он резко хватает еезаруку.Онасмотритнанегосуничтожающим
презрением. Он упорствует: именно теперь-то инельзявыпускатьееиз-под
своей власти, нужно проявить силу, нужно сказать: "Видишь, я не держу!"
И он слабо, потом сильнее сдавил эту хрупкуюруку.Онаразмахнулась,
чтобы дать ему пощечину, но онзавладелидругойрукой.Теперьонуже
причинял ей боль. Он чувствует, что причиняет ей боль. Он понял,чтопохож
на ребенка, старающегося силой приручить кошку,котораярветсяизруки
бежит от его насильственных ласк. А ребенку так хочется быть ласковым. Эрлен
тяжело дышал: "Я сделал ей больно, все пропало". И на несколькосекундего
охватило безумное желание вместесЖеневьевойзадушитьсвойсобственный
образ, запечатлевшийся в его сознании и приводивший в ужас его самого.
С необъяснимым ощущением бессилия и пустоты он наконецразжалпальцы.
Она неторопливо отстранилась,словноивпрямьейуженечегобылоего
бояться, словно она вдругсталанедосягаемой.Егонесуществовало.Она
помедлила, не спеша поправила волосы и, не обернувшись, вышла из комнаты.
Вечером, когда Берниспришелеенавестить,онаемуниочемне
рассказала. В таких вещах не признаются.Ноонаперебираласнимобщие
воспоминания детства и расспрашивала оегожизнитам,вдалекихкраях.
Потому что она доверяла ему маленькую девочку, которая нуждалась в утешении,
и потому что девочек утешают сказками.
Она уткнулась головой в его плечо, и Бернису казалось,чтоЖеневьева,
вся целиком, умещалась в этом прибежище.Ией,конечно,казалосьтоже
самое. Им было неведомо, как мало в ласке человек отдает самого себя.
V
- Вы у меня, в этот час... Как вы бледны, Женевьева!..
Женевьевамолчит.Невыносимогромкотикаютчасы.Светлампыуже
мешается с предутренней белизной, и этотдвойнойсветсловнолихорадящее
горькое питье. Ее мутит. Она делает над собой усилие.
- Я увидела свет в вашем окне и пришла...
Больше она не находит слов.
- Да, да, Женевьева, а я вот роюсь в старых книгах...
Обложки книг лежат желтыми, белыми,краснымибликами."Каклепестки
цветов", - думает Женевьева. Бернис ждет. Женевьева не двигается.
- Я мечтал в этом кресле, Женевьева, я листал то одну, то другую книгу,
и мне показалось, будто я их всепрочитал.-Чтобыскрытьволнение,он
говорит нарочита невозмутимым, чуть стариковским тоном. - Выхотитечто-то
сказать?
"Ее приход - чудо любви", - думает он.
Женевьеву гнетет только однамысль:оннезнает...Онарастерянно
смотрит на него и произносит:
- Я пришла, чтобы... Она проводит рукой по лбу.
.. Она проводит рукой по лбу.
Окно белеет, и комната похожа на залитый голубоватымсветомаквариум.
"Лампа вянет", - думает Женевьева. И потом вдруг с отчаянием:
- Жак, Жак, увезите меня!
Бернис бледен. Он берет ее на руки, баюкает ее.
Женевьева закрывает глаза:
- Вы увезете меня...
И время для нее, прижавшейся к его плечу, летит, не причиняяболи.Ей
почти радостно отрешиться от всего: словно отдаешься течению,иононесет
тебя, и кажется, что собственная жизнь уходит... уходит...
- Не причиняя боли...- бредит она вслух.
Бернис гладит ее лицо. Она вспоминает о чем-то. "Пять лет, пятьлет...
да нет, это невозможно! Я столько отдала ему..." - продолжает она про себя.
- Жак... Жак... Мой мальчик умер...
- Знаете, я ушла из дому. Мне так хочется покоя. Я еще неосознала,я
еще не страдаю. Может быть, я и вправду бессердечная женщина? Друзьяплачут
и стараются меня утешить. Их умиляет собственная доброта. Но пойми... у меня
нет еще воспоминаний. Тебе я могурассказатьвсе.Смертьприходитсреди
полного разгрома: уколы, перевязки, телеграммы. Посленесколькихбессонных
ночей кажется, что все это сон. На консилиумах стоишь, прислонившись головой
к стене, и голова пустая.
Астолкновениясмужем,какойужас!Сегодняутром,передсамым
концом... он схватил меня, и мне показалось, что он сломает мне руку. Ивсе
из-за укола. Я же прекрасно знала что не время. Потом он вымаливал прощение,
а это было так неважно!.. - Я сказала ему: "Полно... полно... Пустименяк
сыну!" Он загородил дверь: "Прости... мне нужно, чтобы ты простила!"Чистая
блажь. "Послушай, пусти меня. Я прощаю". А он: "Да,насловах,нонеот
души". И так без конца, я чуть с ума не сошла.
Ну а потом, что ж, когда все кончено, никакого отчаяния не испытываешь.
Даже удивляешься тишине, молчанию. Я думала... думала:малышспит.Воти
все. И мне тоже представилось,чтояпричалиланарассветеккакой-то
далекой неведомой гавани и я не знала, чтоделать.Ядумала:"Вотмыи
приехали". Я смотрела на шприцы, на микстуры и говорила себе: "Всеэтоуже
не нужно... мы приехали". И я потеряла сознание. - Она спохватывается: - Как
я могла прийти, это безумие...
Она вдруг представляет себе, как там надогромнойкатастрофойвстает
солнце. Холодные скомканные простынки. Разбросанныепостульямикреслам
полотенца, опрокинутый стул. Ей надо скорее помешатьэтомуразвалувещей.
Надо скорее поставить на место кресло, вазу, положитькнигунаполку.Ей
надо изо всех силпостаратьсявосстановитьположениевещей,обрамляющих
жизнь.
VI
К Женевьеве приходили, чтобы выразить соболезнование. С нейобращались
как-то особенно осторожно. В ее присутствии люди боялисьзаговорить,чтобы
не вызвать горестных воспоминаний, которые они жесамипробуждали,ноих
молчание было еще более бестактным.