Она была легкомысленной девчонкой. Она улыбнулась.
Потом пошел дождь."Чертоваслякоть!"-выругалсяЖак.Итутже
подумал, что таковы подступы к земному раю.
Под Сансом пришлось менять свечу. А он забыл ручной фонарик:ещеодна
оплошность. Впотьмах, под дождем он тыкал наугад непослушнымключом."Надо
было ехать поездом", - упрямо твердил онпросебя.Онпредпочелмашину,
потому что она давала иллюзию свободы; хорошенькаясвобода!Ктомужес
самого начала их бегства он делал одни только глупости.Асколькозабытых
вещей!
- Ну как, наладил?
Женевьевавышлаизмашиныисталарядомсним.Онавнезапно
почувствовала себяузницей:деревья,однозадругим,выстроились,как
конвойные, и эта дурацкая сторожка дорожногомастера.Боже,какаяглупая
мысль... Да разве она думала поселиться здесь навсегда?
Все было готово, он взял ее руку:
- У вас жар! Она улыбнулась...
- Да... Я немного устала, я бы хотела заснуть.
- Так зачем же вы вышли под дождь? Мотор тянул с перебоями и дребезжал.
- Жак, милый, когда же мы доедем? - Она уже дремала, усыпляемаяжаром.
- Когда мы доедем?
- Скоро, любимая, скоро будет Санс.
Она вздохнула. Эта попытка к бегству оказалась ей не посилам.Ивсе
из-за мотора, который то и дело задыхался. Так труднобылоподтаскиватьк
себе тяжелые деревья. Одно за другим. Каждое. И так без конца.
"Это немыслимо, -думалБернис,-номненеминоватьещеодной
остановки!" И он с ужасом представил себе эту новуювынужденнуюостановку.
Его страшила неподвижность окружающего ландшафта. Она будила мысли,которые
только еще дремали в зародыше. Он боялся какой-то силы, котораяпробивалась
к жизни.
- Женевьева, любимая, не думайте об этой ночи... Думайтеобудущем...
Думайте об... Об Испании. Как вам понравится Испания?
Далекий голос ему отвечал: "Да, да, Жак, я счастлива, но...янемного
боюсь разбойников!" Она слабо улыбнулась. От этих слов Бернису стало горько;
он понял, что для нее путешествие вИспаниюбылотакженереально,как
детская сказка... Она не верила. Армия без веры. Армиябезверынеможет
победить.
- Женевьева, это ночь, это дождь лишает нас веры... И вдругонпонял,
что нынешняя их ночь похожа на неизлечимую болезнь. Вкус болезнионсловно
чувствовал на языке. Это была однаизтехночей,когданетнадеждына
рассвет. Он боролся с этим чувством, он твердил про себя: "Рассветпринесет
исцеление, лишь бы кончился дождь...Лишьбы..."Что-тобылобезнадежно
больным в них самих, но оннесознавалэтого.Емуказалось,чтоземля
заражена, что больна ночь, а не они. Он жаждал рассвета, как приговоренные к
казни, которые мечтают: "С рассветом я вздохну свободно" или:"Свесноюя
помолодею.
.."
- Женевьева, подумайте о нашем новом доме, там...
Он тотчас же понял, что этого говорить неследовало.Ничтонемогло
вызвать в Женевьеве образ того дома.
- О да, наш дом...
Она прислушалась, как звучит это слово. Его уют ускользал, его тепло не
грело.НичтонемогловызватьвЖеневьевеобразэтогодома.Вней
всколыхнулось множество мыслей, которых она в себе не подозревала икоторые
стремились облечься в слова, - множество мыслей, пугавших ее.
Бернис не знал ни одной гостиницы в Сансе и потому остановил машину под
фонарем, чтобы справиться в путеводителе. В сумрачном светегазовогорожка
двигались тени, на белесойстеневыступаларазмытая,стершаясявывеска:
"Вело..." И емупоказалось,чтооннеслышалболеемрачногоиболее
вульгарного слова. Символа серенькой жизни. Он подумал,чтомногоевего
жизни там было тоже сереньким, но прежде он этого не замечал.
- Огоньку, приятель...
Трое здоровых парней, посмеиваясь, рассматривали его.
- Американцы, заблудились...
Потом они уставились на Женевьеву.
- Подите к черту, - проворчал Бернис.
- А твоя милашка недурна.Ноеслибытывиделнашу,издвадцать
девятого!..
Женевьева, оторопев, высунулась из машины:
- Что они говорят?.. Ради бога, уедем.
- Но, Женевьева...
Он сдержался и замолчал. Надо жебылонайтигостиницу...Подумаешь,
пьяное хулиганье... что тут особенного? Потом он вспомнил, чтоунеежар,
что ей нездоровится, что он должен бы избавить ее от подобныхстолкновений.
И он с болезненным упорством корил себя за то, что впутал еевэтугрязь.
Он...
Гостиница "Глобус" была закрыта.Ночьювсеэтималенькиегостиницы
выглядели как мелочные лавчонки. Он долго стучал в дверь,поканаконецза
нею не послышались неторопливые шаги. Ночной сторож приоткрыл дверь:
- Все занято.
- Умоляю вас, моя жена больна! - упрашивал Бернис.
Дверь захлопнулась. Шаги удалялись по коридору.Всебыловзаговоре
против них...
- Он ответил? - спрашивала Женевьева.-Почему,почемуондажене
ответил?
Бернис еле удержался, чтобы не сказать, что они здесь не наВандомской
площади и что, как только нутро этих маленькихгостиницплотнонабивается
постояльцами, все ложатся спать. Этоестественно.Онсел,неговоряни
слова. Его лицо блестело от пота. Онуставилсянамокруюмостовуюине
заводил мотора; дождь стекал ему за воротник; ему казалось,чтоондолжен
преодолеть инерцию всего земного шара. И снова этаидиотскаямысль:когда
рассветет...
В эту минуту они действительно так нуждались вчеловеческомслове.