Путешествие само по себе смысла не имеет,нокакаяуверенность
преисполняет человека, когда унегоестьсобственныйбилет,собственная
каюта и чемодан из рыжей кожи. Взойти на корабль..."
Жак еще не понимал, страдает ли он,онотдавалсясудьбе,ибудущее
надвигалось независимо от его воли. Человек не страдает, отдаваясьчему-то.
Даже отдаваясь печали, он не страдает. Страдание придет позже, когдаБернис
останется лицом к лицу с теми внутренними образами. Он понял, чтоимлегко
дается эта вторая, заключительная глава их повести, потому что роли ихбыли
предопределены внутри их самих. Он твердил это себе,ведямашину,которая
по-прежнему плохо слушалась. Уж как-нибудьонидоедут.Ониположатсяна
судьбу. Вечно этот образ судьбы.
Когда они подъезжали к Фонтенбло,ейзахотелосьпить.Ониузнавали
малейшие подробности пейзажа. Он спокойнорасполагалсявокруг.Онвселял
уверенность. Это было то привычное окружение,котороевновьобрамлялоих
жизнь.
В закусочной им подалимолока.Кудаимторопиться?Онамаленькими
глоткамипиламолоко.Имнекудабылоторопиться.Всепроисходящее
надвигалось с неотвратимой необходимостью: и вечно этот образ необходимости.
Онанежна.Онапризнательнаемузамногое.Теперьихотношения
непринужденнее, чем вчера.Онаулыбается,показываянаптичку,клюющую
крошки перед дверью. Ее лицо кажется ему новым. Где он видел это Лицо?
У попутчиков. У попутчиков, скоторымижизньчерезнесколькоминут
разлучит вас. На перронах. Это лицо уже может улыбаться, оноспособножить
какими-то неведомыми вам чувствами.
Онсновавзглянулнанее.Онвиделеесклоненныйпрофиль,она
задумалась. Он терял ее, едва она поворачивала голову.
Она все еще любила его, конечно, но не надо слишком много требоватьот
слабенькой девочки. Он, разумеется, не могсказатьей:"Явозвращаювам
свободу" - или какую-нибудь подобную же банальность, но он заговорил о своих
планах на будущее. И она уже не была пленницей в той новой жизни, которую он
себе придумывал. Она благодарно положила свою маленькую руку ему на плечо.
- Вы мой самый, самый любимый...
И это была правда, но в то же время этисловаозначали,чтоонине
созданы друг для друга.
Упрямая и нежная. И ежеминутноготоваястать,саматогоневедая,
черствой,жестокой,несправедливой.Ежеминутноготоваялюбойценой
отстаивать какое-то свое непостижимое достояние. Твердая и нежная.
Но она не была создана и для Эрлена. Он это знал. Та жизнь, ккоторой,
по ее словам, она возвращалась, всегда была ей только в тягость. Для чего же
она была создана? Она, казалось, не страдает.
Они снова пустились в путь. Бернис чуть отворачивался влево. И онтоже
умел справляться со своимстраданием,нокакой-тораненыйвнемзверь
плакал, и Бернис был не волен в этих слезах.
В Париже никакой суеты: стоит ли подымать шум по таким пустякам.
XI
Зачем? Город вокруг него продолжал житьсвоейбессмысленнойтолчеей.
Бернису было ясно, что это смятение ни к чему уже не приведет.Онмедленно
продвигался навстречу потоку чужих людей. Он думал: "Меня словно и нет".Он
должен был вскоре уехать, и это было хорошо. Он знал-работатакпрочно
свяжет его со всем окружающим миром, что он сам снова станет реальностью. Он
прекраснознал,чтовповседневномобиходемалейшийшагприобретает
значительность реального факта, а душевные драмы в какой-то мереутрачивают
свою трагичность. Даже шутки товарищей сохранят для него свою прелесть.Это
было странно, но это было так. Впрочем, он не слишком интересовался собой.
Проходя мимо Нотр-Дам, Бернис зашелвсобор.Егопоразилаогромная
толпа молящихся; он прислонился к колонне. "Почему я вдруг оказалсяздесь?"
- недоумевал он. Да хотя бы потому, что здесь каждая минута вела куда-то.А
там, снаружи, они уже никуда не вели. Именно:"Тамминутыуженикудане
ведут". И, кроме того, ему захотелось разобраться в себе, отдаться вере, как
некой философской концепции. Он думал: "Если я найду здесь формулу,которая
выразит мои мысли, которая будет мне близка, она станет для меня истиной". И
тут же устало договаривал: "И все-таки я не уверую в нее".
Ему внезапно показалось, что он снова стоитнаперепутьеичтовся
жизнь его прошла вот в таких попыткахкбегству.Первыесловапроповеди
взволновали его, как сигнал к отплытию.
- Царство небесное, - начал проповедник, - царство небесное...
Опершись вытянутымирукаминаширокиеперилакафедры,проповедник
склонился над толпой.Надголоднойтолпой,жаждавшейлюбойпищи.Надо
насытить ее. Переднимвставалиобразынеобычайнойубедительности.Ему
представилась пойманная в верши рыба, и он, без всякой связи, продолжал:
- Когда рыбак из Галилеи...
Проповедник бросал в толпу бессвязные слова, которыетянулизасобой
вереницыассоциаций,оставлявшихдолгийотзвук.Емуказалось,чтоон
медленно и упорно расшевеливает толпу, постепенно разжигая ее порыв,словно
подстегивая скакуна.
- Если бы вы знали... Если бы вы знали, сколько любви...
Он запнулся, задыхаясь: он был слишком взволнован, чтобы выразитьвсе,
что его переполняло. Самыеничтожные,самыеизбитыесловаказалисьему
насыщенными таким глубоким смыслом, что он уже не в состояниибылвыбирать
среди них самые весомые. При свете зажженных свечей лицо его быловосковым.
Он вытянулся, опираясь руками на кафедру, подняв голову,весьустремленный
ввысь. Он умолк, и толпа всколыхнулась, как море.
Потом он нашел нужные слова и заговорил.Онговорилспоразительной
убежденностью, орудуя словами, как грузчик, уверенный всвоейсиле.Вто
время как он заканчивал последнююфразу,егоосенялимысли,возникавшие
где-то вне его, и он подхватывал их, словноперекидываемыйемугруз,уже
заранее смутно предугадывая тот образ, в который он эти мысливоплотит,ту
формулу, в которой он передаст их толпе.