В крайнем
Сидя перед развернутыми картами,подзеленымабажуромнашейлампы,
Бернис снова чувствовал себя школьником. Но его теперешний учительоткрывал
ему живую тайну каждого клочка земли. Неведомые страны уже не былимертвыми
цифрами,_ это были настоящие луга в цветах,гденадоопасатьсявонтого
дерева, это были настоящие песчаные пляжи,гдевсумеркахнадоизбегать
рыбачьих баркасов.
Ты уже понимал, Жак Бернис, что мы никогда неузнаемниГренады,ни
Альмерии, ни Альгамбры, нимечетей,номыпознакомимсясручейками,с
апельсиновым деревом, с их самыми скромными признаниями.
- Так слушай: если погода хорошая, иди напрямик. А в дурную погоду, при
низкой облачности, бери влево и углубляйся в эту долину.
- Я углублюсь в эту долину.
- А потом выходи к морю через это ущелье.
- Я выйду к морю через ущелье.
- Не давай воли мотору: здесь острые утесы и скалы.
- А если он забарахлит?
- Выкарабкаешься!
И Бернис улыбался: молодые пилоты-романтики.Налетиткакая-нибудь
скала, точно камень из пращи, и поразит насмерть. Бежит ребенок,йочья-то
рука ударяет его по лбу и опрокидывает...
- Да нет же, старина, нет! Человек всегда выкарабкается.
Бернис был горд такой наукой: в детстве он не смог выудить из"Энеиды"
ни одного секрета, который уберег бы его от смерти. Иучитель,проводивший
пальцем по карте Испании, не был человеком, который умеет чуятьинаходить
подземные ключи: палец учителя не обнаруживал ни клада, ни западни,нитой
пастушки на лугу.
Какую ласку излучал сегодня этот заправленный маслом светильник!Такой
струйкой масла можно успокоить морское волнение.Надворезавывалветер.
Наша комната и в самом деле была островкомвнеобъятнойвселенной,вроде
харчевни моряков.
- Стаканчик портвейна?
- С удовольствием...
Комната пилота-какоененадежноеубежище,какчастоприходилось
сооружать тебя заново! Накануне вечером дирекция оповещаланас:"ПилотX.
назначается в Сенегал... в Америку..." И вот приходилось в ту же ночьрвать
все связи, заколачивать ящики, лишать комнатувсехпризнаковсобственного
присутствия - фотографий, книг - и бросать ее такой безликой, словновней
не обитал даже призрак. Иной раз приходилось в ту же ночь разомкнуть объятия
двух рук и, истощив силы какой-нибудь девчонки, не уговорами, -потомучто
ни одну не уговоришь, - ноутомивласками,ктремчасамутратихонько
погрузить ее в сон, покорную не разлуке, а горю, и сказать себе: "Ну вот она
и смирилась, она плачет..."
Чему же ты научился потом, Жак Бернис,всвоихскитанияхпосвету?
Самолету? В самолете движешьсятакмедленно,будтопросверливаядырув
кристалле.Особенностикаждогогородамало-помалустираются:надо
приземлиться, чтобы оценить его своеобразие.
Особенностикаждогогородамало-помалустираются:надо
приземлиться, чтобы оценить его своеобразие. Теперь ты знаешь, чтовсеэти
богатства исчезают прежде, чем ты успеешь к ним прикоснуться. Времясмывает
их, как морской прибой. Что же за человек рождался в тебе по возвращениииз
первых рейсов, и почемутебяохватываложеланиепоставитьегорядомс
призраком того нежного мальчугана? В первый же свой отпуск ты уговорилменя
навестить наш коллеж: и вот в Сахаре, где я жду твоего самолета, Бернис, я с
грустью вспоминаю об этом посещении нашего детства.
Белая вилла среди сосен, сначала в одном, потом в другом окне загорался
свет. Ты говорил мне:
- Вон класс, где мы писали наши первые стихи...
Мывернулисьиздалека.Мызапахиваливнашитяжелыеплащивсю
вселенную,авглубинахнашегосуществабилисьнеуемныесердца
путешественников. В плотных перчатках, в прочнойброне,стиснувзубы,мы
вступаливневедомыегорода.Навстречу,незадеваянас,проносились
человеческие толпы. Для прирученныхгородовунасбыливзапасебелые
фланелевые брюки и теннисные рубашки. Для Касабланки, для Дакара. ВТанжере
мы ходили с непокрытыми головами: в этомсонномгороденебылонуждыв
доспехах.
И вот мы зрелыми мужами вернулисьвколлеж.Мыборолись,страдали,
перелетали над бескрайними землями, любили женщин, иной раз играли в орлаи
решку со смертью, и все это мы делали только ради того, чтобы избавитьсяот
страха, так угнетавшего нас в детстве, - страха перед штрафным заданиемили
перед отсидкой лишний час в классе; всего лишь радитого,чтобысубботним
вечером безбоязненно выслушать чтение отметок за неделю.
Вот в вестибюлепослышалсяшепот,потомвозгласы,потом,наконец,
поднялась старческая суетня. Наши учителя выходили нам навстречувзолотом
светеламп,спергаментнымилицами,ностакимисветлымиглазами:
оживленными, приветливыми. И мы тотчас же поняли: им ясно,чтомыужеиз
иного мира. Таковбылобычай:"старички"являлисьвшколуувереннои
безбоязненно, беря реванш за все детские страхи.
Их не удивляло ни мое энергичное рукопожатие,нипрямойвзглядЖака
Берниса; они сразу стали обращаться с нами как с мужчинами; они побежализа
бутылочкой старого самосского, о котором раньше не смели бы и заикнуться.
Мы расселись завечернейтрапезой.Онижалисьдругкдружкепод
абажуром, как крестьяне вокруг камелька, и мы поняли, что они слабы.
Они былислабы,потомучтосталиснисходительны,инашадетская
леность, которая неминуемо должнабылаввергнутьнасвпорок,вбеду,
превратилась вдруг в их глазах всего лишьвребяческоебаловство,-оно
вызывало у них только улыбку; потому что нашетщеславие,котороеонитак
рьяноподавляли,сегоднявечеромсчиталосьпохвальным,чутьлине
благородным.