И бармен тот же. А
Бернису стало бы страшно, если бы кто-нибудь, окликнув его, воскресил внем
того прежнего, уже умершего Берниса, Берниса без крыльев, Берниса до побега.
С начала отпускавокругнегомало-помалустроилсяпейзаж,подобно
стенамтюрьмы.ПескиСахары,скалыИспаниипостепенноотходили,как
бутафория, сквозь которую начинал проступать реальныймир.Кактолькоон
перелетел границу, Перпиньян разостлалпереднимсвоюравнину.Равнину,
которую еще освещало солнце: оно лежало косыми вытянутыми лучами,скаждой
минутой меркнущими, как сквозной парчовый покров, раскинутый то тамтосям
по траве, становящийся все более тонким, все болеепрозрачным,инаконец,
эти лучи даже не гасли, а улетучивались. И тогда равнинузатягивалзеленый
ил, темный и мягкий под синим небом.Какспокойноеморскоедно.Ивот,
приглушая мотор, Бернис погружался на это морское дно, где все недвижно, где
все обретает реальность и долговечность стены.
А потом переезд в автобусе из аэропорта на вокзал. Сидящие противнего
людисзамкнутымисуровымилицами.Сположеннымиплашмянаколенях
заскорузлыми руками, в которых запечатлелась вся жизнь этих людей. Онсидел
рядом с крестьянами,возвращавшимисясполя.Авондевушкавдверях,
поджидающая какого-то мужчину: одного из сотнитысяч;онаужепохоронила
сотни тысяч надежд. А там мать, баюкающая младенца,ужеотдавшаясяемув
неволю; у нее отрезаны все пути к бегству.
Вернувшись на родину самой потаенной тропой, заложиврукивкарманы,
без чемоданов, простым пилотом почтовой линии, Бернис сразу же оказывалсяв
самомсердцевещей.Всамомнезыблемоммире;чтобыперенестиздесь
какую-нибудь стену или прирезать кусок земли, потребовалось бы двадцатьлет
судебной волокиты.
И это после двухлетнего пребывания вАфрике,послевсехландшафтов,
вечно меняющихся и подвижных,какморскаязыбь;нозанимипостепенно
проступал тот древний ландшафт, единственный, вечный, тот,изкоторогоон
однажды возник и в котором он - скорбный архангел - обретал истинную родину.
- А тут все по-старому...
Он боялся, что найдет всеизменившимсядонеузнаваемости,атеперь
страдал оттого, что все осталось прежним. Ни от встреч, ни от друзей онуже
неждалничего,кромебезотчетнойскуки.Вразлукевоображение
разыгрывается. При расставанииотрываешьсяотпривязанностейсбольюв
сердце и вместе с тем с непонятным чувством, будто оставляешь за собой клад,
сокровище,припрятанноевпрок.Этирасставанияизобличалипоройтакую
неутоленную жажду любви! А потом, звездной ночью в Сахаре, как он мечталоб
этой далекой ласке, все еще теплящейся под покровом ночи ивремени,словно
зерно; ему иной раз казалось, что он только чуть отошелвсторонку,чтобы
посмотреть на свое спящее сокровище.
Опершисьнаразбитыйсамолет,перед
волнистой грядой дюн, перед этим убегающим горизонтом он стерег свою любовь,
как пастух...
- И вот что я нахожу!
Однажды Бернис написал мне:
"...Не стану рассказывать тебе о моем возвращении:яв?своеммире,
когда мне откликаются чувством на чувство. Но никто неоткликнулся.Ябыл
похож на того паломника, который добрел до стен Иерусалима сопозданиемна
одну минуту. Его порыв и вера угасли - и он уперся в немую стену. Этот город
вокруг как стена. Мне хочется снова уехать. Помнишьнашпервыйвылет?Мы
летели вместе, Мурсия, Гренада выглядели безделушками в витринах, и, так как
мы там не останавливались, они безвозвратноуходиливпрошлое.Памятники
минувших веков. Живым был только несмолкаемый гул мотора,иподэтотгул
безмолвно, как фильм, развертывался пейзаж. Иещехолод-мылетелина
большой высоте; города казались скованными льдом. Помнишь?
Я. сохранил твои записочки, которые ты мне передавал:
"Следизаэтимстраннымдребезжаньем...Еслионоусилится,не
углубляйся в ущелье".
Через двачаса,надГибралтаром:"ДоберисьдоТарифы:тамлегче
пересекать".
В Танжере: "Не планируй слишком полого: аэродром скользкий".
Какпросто.Ностакимисоветамизавоевываешьмир.Япостигал
стратегию, всесильную благодаря этим краткимприказам.Танжер,маленький,
ничем не замечательный городишко, был моей первой победой. Ты понимаешь, это
был мой первый трофей. Ну да.Яприцеливалсякнему,сначалаиздалека.
Потом, по мереснижения,подомнойраспускалисьполя,цветы,дома.Я
пробуждал к жизни и откапывал город. И вдруг чудесное открытие:впятистах
метрах подо мной пашущий землю араб,которогояпостепеннопритягивалк
себе,изкоторогоделалчеловекасвоегомасштаба,которыйивпрямь
становился моей военной добычей, моим созданием, моейигрушкой.Ябралв
плен заложника, и отныне Африка принадлежала мне.
Через две минуты, стоявтраве,ябылюным,словноспустилсяна
какую-то звезду, где заново начиналась жизнь. И вэтомновомклимате,на
этой почве, под этим небом я чувствовал себя молодым деревцем. Я потягивался
с дороги, одолеваемый чудесным голодом. И шагал широкими пружинящими шагами,
чтобы размяться после полета, ирадовался,чтосоединилсяссобственной
тенью, - вот что такое приземление.
А весна! Помнишь ли ту весну послеморосящихдождейвТулузе?Этот
совсем новый воздух, омывающий все вещи. И в каждой женщине своя тайна: свой
акцент, свой жест, свое молчание. И каждая манила и влекла. А потом, - ты же
знаешь меня, - я снова был охвачен горячкой отъезда,менясноватянулов
поиски чего-то, что я предчувствовал, но не понимал, потому чтоябылтем
искателем подземного родника, который, бредя сподрагивающейтростинкойв
руке, разыскивает по свету свое сокровище.