..
некогда!" Нужно было сначала заглянуть в теплицу и проведать цветы.
- Женевьева, вы жестокий ребенок!
- Да, да! Конечно! Взглянитенамоирозы,какиеонитяжелые.Как
прекрасен цветок, который клонится под собственной тяжестью!
- Женевьева, позвольте вас поцеловать...
- Ну что ж, пожалуйста. Вам нравятся мои розы?
Мужчины всегда восторгаются ее розами.
"Да нет же, нет, мой милый Жак, я не печальна". И она чуть склоняется к
Бернису: "Я помню... я была смешнаядевчонка.Ясотвориласебебогапо
собственному вкусу. И когда У меня случалосьдетскоегоре,яцелыйдень
плакала над непоправимым. А ночью, кактолькогасилилампу,япризывала
своего утешителя. Я молилась ему и говорила: вот какаяуменябеда,ия
бессильна исправить мою загубленную жизнь. Я отдаюсь в ваши руки: вы сильнее
меня. Выпутывайтесь как знаете. И я засыпала".
И потом среди всех малонадежных вещей было столько вещей, ейпокорных.
Она царила среди книг, среди цветов, средидрузей.Оназаключаласними
пакты. Ей были ведомы слова, которые заставляли улыбаться, которые примиряли
с жизнью, - самые простые слова: "Ах это вы,мойстарыйастролог..."Или
вернувшемуся Бернису: "Ну, присядьте же, блудный сын..." И каждый был связан
с ней какой-то тайной, каждый был счастлив, что онузнаниразоблачен.И
самая чистая дружба становилась содержательной и богатой, как заговор!
- Женевьева, - говорил Бернис, - вы по-прежнему царите среди вещей.
Стоило ей переставить мебель в гостиной,чутьпередвинутькресло,и
друг с удивлением обретал свое истинное место в мирепослепрожитогодня,
после нестройного гула да вороха смятых цветов -послевсего,чтодружба
губит на земле. А Женевьева без слов водворяла мир всвоемкоролевстве.И
Бернис чувствовал внейтудалекую,глубокозапрятанную,заколдованную
девочку, которая когда-то его любила...
Но однажды вещи взбунтовались.
III
- Не мешай мне спать...
- Нет, это просто непостижимо! Встань же. Ребенок задыхается.
Проснувшись, она бросилась к кроватке.Ребенокспал.Разметавшисьв
жару, ондышалчасто,норовно.СпросоньяЖеневьевепоказалось,что,
захлебываясь, пыхтит грузовик.Онадумала:"Какойтяжкийтруд!"Иэто
продолжалось уже три дня! Она стоит, склонившись над больным, не всилахо
чем думать.
- Почему ты сказал, что он задыхается? Зачем ты меня напугал?..
Сердце ее все еще колотилось от испуга.
- Мне показалось.
Она знала, что он лгал. Он сам был напуган, но страдать водиночкуон
не мог и хотел, чтобы она тоже испытала страх. Когда онстрадал,весьмир
должен был страдать вместе с ним. А Женевьева после трех бессонных ночей так
нуждалась в покое. Она уже почти не сознавала, где она.
Она уже почти не сознавала, где она.
Она прощала ему этотшантаж,потомучтослова...какоеониимеют
значение? И потом, смешно же дорожить ее собственным сном!
- Будь благоразумнее, - успокаивала она его и потом еще мягче: - Ты как
малое дитя...
И тут же спросила у сиделки, который час.
- Двадцать минут третьего.
- Не может быть!
Женевьева повторила: "Двадцать минут третьего..."Словноунеебыло
какое-то неотложное дело. Да нет, в том-тоимука,чтоонаобреченана
бездействие, как впоезде.Онаоправилакроватку,расставилапузырьки,
притронулась к окну. Она наводила незримый и таинственный порядок.
- Вам надо немного поспать, - сказала сиделка. И опять тишина. Иснова
гнетущее чувство, как в поезде, когда за окном вагонапроноситсяневидимый
ландшафт.
-Малыш,которомумытакрадовались,которогобаловали...-
декламировалЭрлен.ОндобивалсясостраданияЖеневьевы.Вэтойроли
безутешного отца...
- Найди себе дело, дорогой, займись чем-нибудь,-ласковосоветовала
Женевьева. - У тебя, кажется, деловое свидание, почему бы тебе не пойти?
И она подталкивала его в спину, но он растравлял свое горе:
- Что ты говоришь! В такую минуту...
"В такую минуту", - мысленно повторяла Женевьева. Но... но больше,чем
когда-нибудь, она испытывала странную потребностьвпорядке.Передвинутая
ваза, брошенное на кресло пальто Эрлена, пыль на тумбочке - всеэто...все
это позиции, шаг за шагом завоеванные врагом. Признакикакой-тонепонятной
беды. И онабороласьсэтойнадвигающейсябедой.Позолотабезделушек,
расставленная в порядке мебель - светлая,осязаемаяреальность.Женевьеве
казалось, что все здоровое, блестящее и ясное защищало от непонятной смерти.
Врач говорил: "Все еще может обойтись: ребенок крепкий". Ну конечно же.
Когда он спал, он хватался за жизнь всей силой своих сжатых кулачков. Иэто
было так хорошо. Это вселяло надежду.
- Вы бы немного прошлись, - уговаривала сиделка. - Потом пройдусь ия.
А то мы не выдержим.
Странно было видеть, как этот малышвысасываетсилыдвухженщин.С
закрытыми глазами, прерывисто дыша, он доводил их до изнеможения.
И Женевьева выходила, чтобы только избавиться от Эрлена.Ончиталей
проповеди: "Мой естественнейший долг... Твое достоинство..." Онаничегоне
понимала в этих фразах: ей просто хотелось спать, но иные слова доходилидо
ее сознания и поражали:"Достоинство".Почемудостоинство?Причемтут
достоинство?
Врач не мог надивиться намолодуюженщину,котораянеплакала,не
произносила ни одного лишнего слова и помогала ему, как самая исполнительная
сиделка. Он любовался этой маленькой служанкой жизни. АдляЖеневьевыего
посещения были лучшими минутами дня.