И всюду
там расхаживают ангелы и дивные дива из бронзы, мрамора и живого огня.
Это Страна Закона - ибо там у них, что ни возьми, все подчинено закону, - но их законы все как-то странно отличны от наших. Их геометрия
отличается, потому что пространство у них имеет кривизну, так что всякая плоскость у них представляет собою цилиндр; и закон тяготения у них не
согласуется с законом обратных квадратов, а основных цветов у них не три, а двадцать четыре. Фантастические, по понятиям нашей науки, вещи там
зачастую - нечто само собой ясное, а вся наша земная наука показалась бы там бредом сумасшедшего. Так, например, на растениях нет цветков -
вместо них бьют струи разноцветных огней. Вам это, конечно, покажется бессмыслицей, потому что вы не понимаете. Да и то сказать, большую часть
того, что сообщил Ангел, Викарий не мог себе представить, ибо его личный опыт, ограниченный нашим материальным миром, жестоко спорил с его
разумом.
Это все было слишком странно и потому невообразимо.
Что столкнуло два эти мира-близнеца таким образом, что Ангел вдруг упал в Сиддерфорд, ни Ангел, ни Викарий не могли бы сказать. Не ответит
на сей вопрос и автор настоящей повести. Автора занимают только связанные с этим случаем факты, но объяснять их он не расположен, считая себя
недостаточно компетентным. Объяснения - это ошибка, в которую склонен впадать век науки. Существенным фактом в данном случае явилось то, что в
Сиддермортон-парке 4 августа 1895 года в отблеске славы одного из чудесных миров, где нет ни печали, ни горестей, и все еще верный ему, стоял
Ангел, светлый и прекрасный, и вел разговор с Викарием прихода Сиддермортон о множественности миров. В том, что Ангел был ангелом, автор готов,
если надо, дать присягу - но и только.
***
- У меня появилось, - сказал Ангел, - какое-то крайне непривычное ощущение - вот здесь. Оно у меня с восхода солнца. Я не помню, чтобы
раньше у меня вообще бывали здесь какие-либо ощущения.
- Не боль, надеюсь? - спросил Викарий.
- О нет! Оно совсем другое, чем боль, - что-то вроде ощущения пустоты.
- Может быть, разница в атмосферном давлении... - начал Викарий, потирая подбородок.
- И знаете, у меня еще какое-то совсем особенное чувство во рту, - мне как бы... так нелепо!.. как бы хочется что-нибудь в него запихать.
- Ну да! - спохватился Викарий. - Понятно! Вы голодны.
- Голоден? - повторил Ангел. - А что это значит?
- У вас там не надо есть?
- Есть? Слово вовсе для меня незнакомое.
- Класть, понимаете, пищу в рот. Здесь иначе нельзя. Вы скоро научитесь. Если не есть, то становишься худым и несчастным, страдаешь от...
от сильной... ну, понимаете... боли, и в конце концов ты должен умереть.
- Умереть! - сказал Ангел. - Еще одно непонятное слово.
- Здесь оно понятно каждому. Это значит, знаете, отбыть, - сказал Викарий.
- Мы никогда не отбываем, - возразил Ангел.
- Вы не знаете, что вас может постичь в этом мире, - начал Викарий и призадумался. - Если вы ощущаете голод и способны чувствовать боль и
если у вас перебито крыло, то не исключено, что вы можете и умереть, прежде чем выберетесь отсюда. На всякий случай вам, пожалуй, неплохо бы
поесть. Я бы, например... гм-гм! Есть много вещей, куда более неприятных.
На всякий случай вам, пожалуй, неплохо бы
поесть. Я бы, например... гм-гм! Есть много вещей, куда более неприятных.
- Наверное, - сказал Ангел, - мне и впрямь нужно есть. Если это не слишком трудно. Не нравится мне ваша "боль" и не нравится ваше
"голоден".
Если ваше "умереть" в том же роде, я предпочту есть. Какой странный, несуразный мир!
- Обычно считается, что "умереть" хуже, чем "боль" и "голод"... А впрочем, как когда.
- Вы все это должны будете объяснить мне позже, - сказал Ангел. - Если я не проснусь. А сейчас, пожалуйста, покажите мне, как надо есть.
Если вы не против. Я чувствую как бы настоятельную потребность...
- Ах, извините, - спохватился Викарий и предложил ему руку. - Вы мне доставите большое удовольствие, если будете моим гостем. Дом мой не
так далеко отсюда - мили две, не больше.
- Ваш дом? - сказал Ангел, немного озадаченный, но все же он с признательностью взял Викария под руку, и они, беседуя на ходу, медленно
прошли сквозь буйные заросли орляка, испятнанного солнцем, через листву деревьев, перебрались дальше по ступенькам, за ограду парка и, сделав
милю с лишним по вереску под жужжание пчел, спустились с холма к дому.
Вы пленились бы этой четой, когда могли бы их видеть в тот час. Ангел - стройный и невысокий, едва пяти футов ростом, с красивым, немного
женственным лицом, каким бы мог написать его старый итальянский мастер (есть в Национальной галерее холст неизвестного художника "Товий и Ангел"
- так Ангел там очень на него похож, те же черты, та же одухотворенность).
На нем была только затканная пурпуром шафрановая рубашка, не прикрывавшая голых колен, ноги босы, крылья (перебитые теперь и свинцово-
серые) сложены за спиной. Викарий - приземистый, изрядно толстый, краснощекий, рыжий, чисто выбритый и с ясными рыжевато-карими глазами. На нем
была крапчатая соломенная шляпа с черной лентой, весьма благопристойный белый галстук, часы на изящной золотой цепочке. Он был так занят своим
спутником, что только когда показался в виду церковный дом, вспомнил, что его ружье осталось лежать, где он его выронил, - в заросли орляка.
Зато он был рад узнать, что боль в перевязанном крыле становится все легче и легче.
ОТСТУПЛЕНИЕ ОБ АНГЕЛАХ
Скажем начистоту: Ангел в нашей повести - это ангел художника, а не тот ангел, коснуться которого было бы нечестием, - не ангел
религиозного чувства и не ангел народной веры. Последний всем нам знаком. Он - или, верней, она - одна среди ангельского сонма отчетливо
отмечена женскими чертами: она носит платье безупречной, незапятнанной белизны, с широкими рукавами, и она блондинка - у нее длинные золотые
кудри, и глаза небесно-голубые. Она чистейшая женщина - чистейшая дева или чистейшая матрона - в robe de nuit <ночная рубашка (франц.)> с
прикрепленными к лопаткам крыльями. Ее призвание - добрые домашние дела: она склоняется над колыбелью или помогает вознестись на небо какой-
нибудь родственной душе.
Нередко она держит в руке пальмовую ветвь, но никто б не удивился, встретив ее заботливо несущей грелку какому-нибудь бедному зябкому
грешнику. Это она в "Лицеуме" среди сонма подруг слетает в тюрьму к Маргарите в исправленной последней сцене "Фауста"; и примерным мальчикам и
девочкам, которым суждена ранняя смерть, являются такие ангелы в романах госпожи Генри Вуд.