– А вы здесь давно? – спросила я.
– В каком смысле?
– Вы давно тут работаете? Кажется, он растерялся.
– Не знаю, мадам.
– Вы не знаете?
– У меня нет замены.
– Что?
– У меня нет такого стекла, на замену. Поставить вам временную заслонку?
– Да, поставьте, – сказала я.
Рядом с мастерской была небольшая лужайка, огороженная низкой кирпичной стеной. Я достала из сумки аптечку, бутылку с водой и пошла туда. Села на ограждение. Механик работал. Какое‑то время я наблюдала за ним. Где‑то играла музыка; наверное, здесь повсюду стояли громкоговорители. Мягкий механический ритм без мелодии, чтобы там не поселилась болезнь.
Хотелось спать. Хотелось «пересидеть» этот кошмарный день, чтобы он поскорее закончился. А потом мне пришла одна мысль. Может быть, просто уйти? Бросить все и уйти, слиться с этой счастливой толпой, обожраться дешёвым «Просветом». Может быть, мне полегчает. Воспоминания сами собой отомрут. И я потеряю себя – навсегда.
– Она там красилась.
Я подняла голову. Я даже не слышала, как подошла Хендерсон. Она держала в руке чемоданчик.
– Кто?
– Какая‑то женщина, в туалете.
Хендерсон переодела брюки. Расчесала свои длинные светлые волосы и подвязала их шарфом. Её лицо так и сияло. Я не знаю, как она выглядела до болезни, но она и сейчас была очень красивая. Я всегда считала её красивой, с самой первой нашей встречи – тогда, в темноте, в городском саду. Она увидела, как я роюсь в земле, и сказала, ещё ничего не зная о том, что я там искала, вообще ничего не зная: «Если ты собираешься похоронить себя заживо, то закапывайся помедленнее. Так прикольней». Это были первые слова, которые я от неё услышала. И то, как она их сказала, и как она на меня посмотрела, как подошла ко мне и протянула мне руку… да, она была очень красивая, очень. Это была удивительная красота. Необычная, странная.
– Она красила губы, Марлин. Красила губы помадой. И пудрилась. Ты меня слышишь?
– Что? Перед зеркалом? Хендерсон села рядом со мной.
– У них там висят зеркала, Марлин. У них в туалете висят зеркала, с подсветкой, и эта женщина, она красилась перед зеркалом, совершенно спокойно. Она любовалась собой и напевала себе под нос какую‑то глупую песенку, а потом повернулась ко мне.
– И что она тебе сказала?
– Ничего. Улыбнулась, и все. Но ты меня знаешь. Меня это бесит. Меня бесит, когда кто‑то мне улыбается без причины. Потому что это неестественно. Это не по‑человечески. И самое главное, это противно. Вот её сумка.
Хендерсон вручила мне дамскую сумочку из какого‑то блестящего голубого материала.
– Ты украла её сумку?
– Она мне сама её отдала.
Сумка была буквально набита капсулами в небесно‑голубой оболочке с белой голубкой на каждой. Много. Даже слишком много. Я зачерпнула целую горсть, подержала в руке, высыпала их обратно в сумку.
– Блин. Это то, что я думаю?
– А ты попробуй.
Хендерсон открыла одну капсулу, просто раздвинула две половинки и высыпала содержимое мне на ладонь. Порошок. Я послюнявила палец, взяла чуть‑чуть, на самый кончик. Облизала палец. Сладко. Как карамель.
– Фальсификат, – сказала Хендерсон. – Хотя какая‑то капля хорошей вытяжки там есть. Но только капля.
– Где они это берут, интересно?
– Синтезируют. Это же чистая химия.
– Я имею в виду настоящую вытяжку.
– А кого это ебет?
– Да, наверное.
Хендерсон перевернула сумку, и все, что в ней было, высыпалось на траву.
– Это действительно наше будущее, Марлин? Правда? Сплошные приходы, круглосуточно и ежедневно, без выходных? И все ходят обдолбанные и счастливые?
Среди голубых капсул была и косметика.
– Это действительно наше будущее, Марлин? Правда? Сплошные приходы, круглосуточно и ежедневно, без выходных? И все ходят обдолбанные и счастливые?
Среди голубых капсул была и косметика. Я взяла тюбик помады.
– Что, хочешь накраситься?
– Может, попозже.
– Ага, попозже. – Хендерсон положила в рот капсулу. Хорошую капсулу, из наших запасов. – Пусть нам будет хорошо.
– Ты на меня не злишься, Бев?
– Давай, – она отпила воды, – твоя очередь.
– Ты на меня не злишься?
– Марлин, бля, я тебя ненавижу.
– Да.
– Но я без тебя пропаду.
– В смысле?
– В прямом. Марлин, когда мы с тобой познакомились… слушай меня… слушай… я не знаю, как это правильно объяснить, но мы с Павлином… мы просто болтались без цели и не знали, куда податься, понимаешь?
– Да, понимаю.
– А теперь, когда мы с тобой ищем эти зеркала… у нас появилась какая‑то цель. Да, именно так. Теперь понимаешь?
– Я все понимаю. Беверли…
– Что?
– Нет, ничего. Я просто… ладно. Забей.
– Ты хочешь остаться здесь, да?
Я посмотрела на нашу машину. Механик уже растянул кусок целлофана над разбитым окном и теперь закреплял его чёрным широким скотчем.
– Марлин. Мы уже близко.
– Я знаю.
– Все очень просто. Мы найдём этого Джейми, который актёр. Да? И узнаем у него имя торговца. Ещё один осколок, и все.
– Но их больше. Кингсли хочет больше. Он хочет все.
– А не пошёл бы он на хуй. Один осколок – и хватит.
– Да, я тоже об этом подумывала.
– Ну вот.
– Ещё один, последний…
– Ага. А потом мы вернёмся к Кингсли. Отдадим то, что есть. Получим денежки за работу. И все, мы свободны.
Я закрыла глаза.
– А что делать? – сказала Хендерсон. – Нам нужны деньги.
Не дождавшись ответа, Хендерсон снова заговорила, и теперь её голос стал мягче:
– Блин. Слушай, ты тут ни при чем. Это Павлин во всем виноват. Да, Павлин. Этот его пистолет мудацкий. Он же его достал. Снял с предохранителя. Он собирался стрелять. Я не знаю. Марлин, я не знаю. Она умолкла на пару секунд, а потом:
– У него неприятности, у Павлина. Старые долги. Ты не знаешь, Марлин, да и откуда бы тебе знать. Но нам нужны эти деньги.
Я открыла глаза. Такая холодная, словно во мне что‑то выключилось. И Хендерсон, видимо, что‑то такое заметила. У меня на лице.
– Ладно, – сказала она. – Как хочешь, Марлин. Забей на все. Да. Оставайся здесь. Это место как раз для тебя.
Я посмотрела на Хендерсон. Посмотрела на её лицо – такое красивое, странное, необычное. Но я не смогла посмотреть ей в глаза.
– Мне страшно, Бев. Очень страшно.
– Мне тоже.
– Но ты умеешь справляться со страхом.
– Ага. Я – потому что крутая стерва.
– Нет, правда. У тебя все получится. Если хочешь, возьми чемоданчик. Все равно это вы выполняете всю работу. В последние дни я вообще ничего не делала. Мне очень плохо, я уже ничего не могу. Продайте эти кусочки. Забейте на Кингсли. Делайте что хотите. Я знаю, у вас получится.
– Марлин, я только что вымыла ноги. Я тут обоссалась недавно, если ты вдруг не заметила.
Я достала из сумки свой кошелёк, взяла деньги – не глядя, сколько взялось, – и протянула их Хендерсон.
– Вот возьми.
Хендерсон не взяла деньги.