У него был пистолет, украденный в армии. Какое‑то время он работал охранником, а потом занялся настоящей грязной работёнкой. Собственно, он и так был почти на самом дне, так что далеко падать ему не пришлось – но дороги назад уже не было.
– А чем ты занимался? – спросила я.
– Вбивал Господню любовь в тех, кто сам не въезжал.
– В каком смысле?
– А тебе непонятно? – сказала Тапело. – Морды он бил.
Павлин рассказал, что в конце концов он подрядился работать на одну фирму, где всем заправлял человек, называвший себя Бандит Билли. Он давил на «партнёров» Билли, когда надо было на них надавить с применением грубой силы, и ему это нравилось. Причём с каждым разом нравилось все больше – с каждым ударом, с каждым пинком, с каждым взмахом отточенной бритвы.
– Господи.
– А ещё я играл. В смысле, музыку. Сразу в нескольких лондонских пабах.
– Правда? Ты играл музыку?
– А почему он себя называл Бандитом? – спросила Тапело. – Он был безжалостным и бессердечным, да? Я права? Он был злым и жестоким, из тех, кто вырвет глаза у любимой собаки, чтобы продать их слепому.
– Нет. Просто он был однорукий. Однорукий бандит.
– То есть как однорукий?
– А вот так, – сказал Павлин.
– А, ну да. Однорукий бандит.
– А что случилось с его рукой? – спросила я.
– Ты давай не тяни, а рассказывай, как ты покончил с собой, – сказала Тапело. – Мне интересно.
– Да, рассказывай.
Шёпот в ухо из незнакомых губ – вот как Павлин узнавал о своём очередном задании. Никаких следов. Никогда. Имя, адрес. Фотография. Которую потом надо было сжечь. Подробностей Павлин не знал. Лишь иногда – недвусмысленный взгляд и кивок, означавшие, что можно себя не сдерживать, что «клиенту» должно быть по‑настоящему больно. Например, человеку по имени Джим Спендер.
– А что он сделал не так? – спросила я.
– Я не знаю.
– Не знаешь?
– Мне ничего не рассказывали. Да и зачем? Я просто делал свою работу. А что там у них, почему… что за разборки… это меня не касалось.
– Хороший подход, – сказала Тапело.
– И вот тут‑то оно и грянуло. Я посмотрел на его фотографию, и у меня вдруг возникло предчувствие.
– Какое предчувствие?
Павлин ответил не сразу. Он на секунду закрыл глаза, помолчал и сказал:
– Что кому‑то будет очень больно.
– Ну так правильное предчувствие.
– Но не мне.
– Тоже, наверное, правильное предчувствие.
– Нет, – сказал Павлин. – Это было плохое предчувствие. Потому что в его работе о таких вещах лучше вообще не думать. Ты просто делаешь, что тебе велено. Не задумываясь ни о чем, кроме технической стороны дела. И Павлин так и делал. Никогда ни о чем не задумывался. До той минуты.
– Вот так, из‑за одной фотографии? – спросила я. – Посмотрел на неё и задумался?
– Да.
– А как он выглядел, этот человек?
– Да самый обыкновенный человек. Незнакомый. Вообще ничем не примечательный, разве что только причёска у него была как у Элвиса.
– Как у кого? – спросила Тапело.
– Элвис Пресли, – сказала я. – Очень известный певец в прошлом веке.
– Да я шучу. Откуда, вы думаете, у меня это имя? Я посмотрела на неё.
– Моя мама, она обожала Пресли. Господи, вы, ребята, вообще дремучие.
Это город, где он родился. Элвис Пресли. В 1935‑м, в Тапело, штат Миссисипи.
Павлин покачал головой.
– Так что было дальше? – спросила Тапело. Спендер жил в автоприцепе, в «палаточном городке», на территории, которую городской совет выделил беженцам из районов военных действий. Павлин приехал туда под вечер, в один унылый осенний вечер, как он сам нам сказал, уже в сумерках. Посреди лагеря горел костёр. Вокруг костра стояли детишки: грели руки и наблюдали затем, как горит кипа журналов. А вообще в лагере было пустынно. На ступеньках одного из фургонов сидели двое парней. Они смотрели на Павлина, и их взгляды были как стиснутые зубы. Он узнал этот взгляд. Помнил его по войне. Какая‑то женщина поспешно снимала с верёвки бельё. Начинался дождь. Наверное, дым от костра попал Павлину в глаза: все вокруг было зыбким, размытым и как бы иносказательным. Павлин обратился к детишкам. Спросил, где найти Джима Спендера. Показал фотографию.
– Вон он, как раз уезжает, – сказал один мальчик и плюнул в костёр, а другой мальчик ткнул пальцем в сторону голубой машины, стоявшей рядом с прицепом.
Павлин пошёл туда; и вот тут началось что‑то странное. Он держал фотографию в руке, и когда посмотрел на неё, лицо человека на снимке было другим. Оно изменилось. И продолжало меняться буквально у него на глазах. Оно словно таяло, расплывалось. Павлин остановился и протёр глаза. Потом опять посмотрел на снимок. Теперь все было нормально. Лицо снова стало таким же, как раньше. Хотя что‑то в нем изменилось неуловимо. Он так и не понял, что именно.
– И что? – спросила Тапело. – Что тут странного?
– Это длилось буквально мгновение. Одно мгновение.
– А, все. Поняла. Твой первый приступ.
Павлин кивнул. Он заметно разволновался, растревоженный воспоминаниями.
– Я не знал, что это было.
Это было в самом начале, когда болезнь проявилась впервые, объяснил он, и никто не знал, что происходит. Ещё до того, как создали лекарство. «Просвет». Павлин, конечно, читал в газетах, что началась странная эпидемия, – но это происходило с другими людьми. Не с ним. Не здесь, не сейчас. Он был солдатом, наёмным громилой, крутым и неслабым.
– Ты жил вместе с мамой, – сказала Тапело.
– И мне ничто не грозило.
– А ты помнишь свой первый раз, Марлин?
– Что?
– Свой первый приступ. Ты помнишь?
– А, ну… я… – Самое странное, – сказал Павлин, – когда я увидел на фотке другое лицо, мне оно показалось знакомым. Вот это меня и добило. Как будто я его где‑то видел, давным‑давно.
– А ты его видел? – спросила Тапело. Павлин посмотрел на неё.
– Мне было страшно. И потом, все случилось так быстро. Прицеп был меньше и чище, чем все остальные. И модель была поновее. Внутри горел мягкий свет. Занавески на окнах были плотно задёрнуты. Интересно, подумал Павлин, что Спендер делает в таком месте. Он огляделся. Те двое парней по‑прежнему наблюдали за ним. В подобных случаях Павлин обычно не спешил: лучше чуток подождать и выбрать более подходящее время и место. Тем более его очень встревожил тот эпизод с фотографией. Но сейчас, когда Спендер собрался уезжать, у него просто не было выбора. Иначе ему не заплатят. И он рискует потерять работу. Он постучал в дверь. Ему открыли буквально сразу. На пороге стоял Джим Спендер.
Он улыбался. Спендер улыбался.
Сейчас Павлин должен был напустить на себя грозный вид и перейти к делу. Но что‑то ему помешало. Мгновенное замешательство. Лишь через пару секунд Павлин сообразил, что человек, открывший ему дверь, и есть намеченная цель.
– Как я понимаю, тебе прислал Билли?
Павлин кивнул. Он уже понял, что момент упущен.