Да, наверное, это он. Тот самый цветок. Я надавила на него пальцем, и сердцевина слегка прогнулась. Цветок меня принял. Признал. Я уже поняла: если надавить сильнее, я проникну в самое сердце соцветия. В самое средоточие.
– Марлин? Марлин, что ты делаешь?
– А?
– Чего ты там тычешься в стену? Опять начинается?
– Он мягкий. Цветок.
– Что?
– Цветок мягкий.
Павлин подошёл ко мне, протянул руку.
– Нет. Не надо.
– Марлин?
– Отойди.
– Ладно. Как скажешь.
Палец вошёл в стену, в цветок – до упора. А когда я стала его доставать, что‑то зацепилось за ноготь, и я его вытащила, это «что‑то».
– Что там? – спросила Тапело. – Дай‑ка я посмотрю. Она сняла у меня с ногтя эту штуку. Что‑то чёрное, мягкое, влажное. С запахом гнили.
– Что это? – спросил Павлин.
– Какая‑то старая тряпка. Прогнившая. Мокрая.
– Может быть, это карта.
– Типа карта с сокровищами?
– А чего? Вполне может быть.
Тапело развернула свёрнутый лоскут. Это была самая обыкновенная старая тряпка.
– Похоже, с сокровищами облом.
– Марлин? – сказал Павлин. – Ты чего?
Я смотрела на стену. На то место, где был цветок.
– Там дырка! – сказала Тапело. – Ну, чтобы подглядывать. Ни хрена себе. Это что получается: я раздеваюсь, а какой‑то урод там сидит и подглядывает?
– Девочка, ты же не раздеваешься.
– Пожалуйста… – сказала я. – Я вас очень прошу…
Там была дырка, в стене. Там, где раньше была сердцевина цветка. Дырка размером с большую монету. В обрамлении жёлтых лепестков. Я смотрела как заворожённая.
– Что там? – спросил Павлин.
– Моя радость…
– Что? – сказала Тапело.
– Анджела. Анджела…
– С кем она разговаривает?
– Марлин? Ты чего?
Я придвинулась ближе к стене.
– Кто там? – спросила Тапело.
И больше я ничего не слышала. Ничего. Все погрузилось в безмолвие, когда я осторожно пригнулась и заглянула в дырку.
– Что ты там видела?
– Марлин?
Я ещё раз взглянула на стену и отошла прочь, к кровати. Села, закрыла лицо руками. Я ничего не увидела там, в темноте. Только глаз. Который смотрел на меня.
– Марлин, – сказал Павлин. – Что там было?
– Что…
– Что ты увидела?
Я не смогла ничего сказать. Влажный блеск. Я подняла глаза. Павлин уже подошёл к стене. Он посмотрел на меня, на Тапело, а потом наклонился и заглянул в дырку.
Я слышала, как он вдохнул и задержал дыхание.
– Что там? – спросила Тапело. – Ну, говори. Не томи. Павлин на миг оторвался от дырки и снова приник к ней глазом. Он опять затаил дыхание, а потом повернулся ко мне.
– Блин.
– Ты его видел? – спросила я.
– Видел.
– Да что там такое? – сказала Тапело и добавила, помолчав: – Вы меня прямо пугаете. – Там глаз, – сказал Павлин.
– Что?
– Глаз.
– Нет, – сказала Тапело. – Не может быть.
– Может.
Павлин отступил от стены и сделал знак Тапело, мол, иди и сама посмотри.
– Не хочу, – сказала она.
Но она все‑таки подошла. И посмотрела. И заглянула туда. Пусть даже на долю секунды, но все‑таки заглянула.
– Нет, – сказала она, отступая. – Нет. Какой ужас.
А потом мы замолчали. Потому что не знали, что говорить и что делать. В дверь постучали.
– Господи, – сказала Павлин. – Кто там ещё?
– Может быть, вы мне откроете?
Это была Хендерсон. Она вернулась. Павлин открыл дверь, и она вошла в комнату, и сказала с порога:
– Я нашла его. Теперь я знаю, где он живёт. Коул… – Она умолкла на полуслове, заметив, что её никто не слушает. Потому что все смотрят на стену.
– Что происходит?.
– Там кто‑то есть, – сказал Павлин. – Кто‑то за нами подглядывает.
– Что?
– Кто‑то за нами подглядывает, – сказала Тапело. – Через дырку. В стене.
– Дайте мне посмотреть.
Хендерсон подошла к стене. Вот так вот запросто подошла и заглянула в дырку.
Хендерсон заглянула в дырку.
Она смотрела туда очень долго. Дольше Павлина и уж точно дольше Тапело. А потом она повернулась к нам.
– Ну, вы и придурки, – сказала она.
– Что? – сказала Павлин.
– Три идиота.
– Беверли…
– Это зеркало. Зеркало в соседнем номере. Повёрнутое к стене. Лицевой стороной к нам.
– Ой, бля… Хендерсон рассмеялась.
– Ну, вы и придурки. Классно вы тут развлекаетесь, я смотрю.
Павлин покачал головой и повернулся ко мне:
– Марлин, ты в порядке?
Я не смогла ничего ответить. Глаза щипало от слез, от тоски. И Павлин – этот солдат, этот убийца – подошёл ко мне. Сел на кровать рядом со мной.
Павлин. Он обнял меня и прижал к себе.
Я не решилась достать фотографию. Потому что мне страшно. Страшно не потому, что она, может быть, так и будет испорченной, несмотря на хорошую дозу лекарства. А потому, что она, может быть, будет нормальной. И я снова увижу её очень чётко и ясно. Себя с дочкой – чётко и ясно.
Сейчас я этого просто не выдержу.
* * *
Чёрная комната. Тесная чёрная комната в каком‑то доме. В комнате – Марлин. Краска на стенах ещё не просохла. Она пузырилась нарывами, и они раскрывались с глухим влажным всхлипом, и оттуда сочилась какая‑то вязкая жёлтая жидкость.