Света в комнате не было, и все же свет был. Тусклый свет, льющийся непонятно откуда. Комната была круглой, стены смыкались в кольцо. Двери не было вообще. Ни входа, ни выхода. Но Марлин была в комнате. В центре круглой комнаты стояла церковная купель, наполненная водой – чёрной водой, не отражающей ничего. Марлин не отражалась в воде, и она наклонилась поближе, потому что ей нужно было увидеть себя, но она ничего не увидела. Ничего. Там, в воде, плавали бусины. Марлин их сосчитала. Всего девять бусин: пять голубых и четыре жёлтых. Марлин опустила руку в купель и поймала одну из бусин, но когда она вынула руку и раскрыла ладонь, ладонь оказалась пустой. Наверное, бусина выскользнула, упала, решила Марлин, но нет, теперь в воде плавало восемь бусин. Пять голубых и три жёлтых. Марлин попыталась достать ещё одну бусину, но ладонь вновь оказалась пустой, а в чёрной воде осталось только семь бусин, четыре голубых и три жёлтых. Марлин стало страшно. Она испугалась, что не сможет достать из воды эти бусины. Она закатала рукав рубашки и опустила руку ещё глубже в воду. Вода была тёплой и как будто давила на кожу. Марлин искала, искала – но не сумела найти две пропавшие бусины. Её пальцы коснулись дна. Оно было мягким. Там что‑то лежало, на дне. Что‑то мягкое и упругое. Оно продавилось под пальцами. Марлин отдёрнула руку. Ей стало противно. Бусины по‑прежнему плавали там, в воде. Марлин пересчитала их снова. Что происходит? Осталось только шесть бусин, четыре голубых и две жёлтых. Марлин перегнулась через край купели. Опустила туда руку, потом – лицо. В чёрную воду. Вода была тёплой и как будто давила на кожу. Света не было, и все же свет был. Сперва совсем чёрный, но потом в черноте разлилось мягкое, рассеянное свечение, и Марлин увидела, что там лежало, на дне. Глаз. Большой человеческий глаз. Размером точно с купель. И он смотрел на Марлин. Чёрный зрачок расширился, вбирая в себя её отражение. Глаз был повреждён. Теперь Марлин это видела. Тогда, в первый раз, она надавила рукой на белок, и там была рана, сочившаяся жёлтым гноем. Тонкая вязкая струйка поднималась наверх. К лицу Марлин, к её открытому рту. Марлин старалась не задохнуться. Теперь она видела, что зрачок – это дыра. Там, под чёрной водой, был провал, и вода лилась из него в купель, снизу вверх, и Марлин увидела три недостающие бусины. В зрачке, внутри. Две жёлтые бусины и одна голубая. Марлин запустила руку прямо в раскрытый глаз. Гной уже проник ей в горло, она задыхалась, но все равно продолжала тянуться, туда, в глубь зрачка, и зрачок сжался, как будто От боли, сдавил ей руку, но Марлин продолжала тянуться. Её пальцы наткнулись на что‑то. Внутри зрачка. Что‑то мягкое, сочное, влажное. Оно поддалось под её рукой. Оторвалось. Марлин не хотела его отрывать, это вышло случайно, и из глаза, из чёрных глубин, выплеснулся крик боли. Глаз ослеп. Мягкое свечение погасло, и глаз ослеп. Он уже не смотрел на Марлин. Он стал сплошной чернотой. И это чувство, когда никто на тебя не смотрит, не смотрит сейчас и не посмотрит уже никогда… Марлин стало страшно, по‑настоящему страшно, и ещё – очень грустно. Она хотела вытащить руку, но зрачок держал крепко. И не отпускал.
Я встала с кровати и открыла свою сумку, чтобы взять новую пару носков.
Я же была только в одном носке.
– Сон…
Я встала с кровати и открыла свою сумку, чтобы взять новую пару носков. Последнюю пару.
– А что тебе снилось?
– Не знаю. Не помню.
Мне давно ничего не снилось, с самого начала эпидемии. Я имею в виду настоящие сны. Шум проникал тебе в голову, в спящий мозг, и сны были как телевизор с миллионом каналов, которые ты смотришь все одновременно. Это было болезненно и опасно, и вечерняя доза «Просвета» как‑то сдерживала этот натиск, ослабляла напор, так что в сознание пробивались лишь проблески сбивчивых образов. Проблески. Внезапное дуновение тепла от невидимого предмета. Вспышка тусклого света, тихий вскрик – вот и все, что ты помнишь при пробуждении. Может быть, прикосновение к мягкому меху или к колючим шипам. Вот и все. Люди больше не видели снов, настоящих снов, но сегодня мне снился сон.
– С тобой все в порядке?
– Не знаю.
– А то вид у тебя…
– Какой?
– Марлин, ты сядь.
И я села. Села на кровать, чтобы переодеть носки. Все попадало на пол: книжки, одежда, весь мусор, кусочки, обрывки, фрагменты нашего путешествия. Зачем это все нужно? И к чему это все приведёт? Я растёрла руками лицо. Сон был где‑то здесь. Он никуда не исчез. Чёрная комната, и вода, и…
Я схватила свою тетрадку, но сон ускользал, не давался.
– А тебе снятся сны? – просила я.
– Конечно. Каждую ночь.
– Каждую ночь?
– Марлин, со мной все по‑другому.
– Сколько времени? Тапело взглянула на часы.
– Третий час.
– Хорошо.
Рука наткнулась на что‑то твёрдое среди смятых простыней. Тюбик помады. Воспоминания.
– Вчера на меня что‑то нашло. У автосервиса.
– Да, я знаю.
– Я словно выпала из реальности. Я потерялась.
– Беверли очень расстроилась.
– Правда?
– Ага.
– А ты? – спросила я.
– Что?
– Тапело, ты расстроилась, когда я потерялась?
– Я не знаю, – сказала она и добавила, помолчав: – Может быть, тебе надо было идти до конца. Когда ты сбежала. Может быть, тебе надо было уйти.
– Может быть.
Я смотрела на стену. На прямоугольник чистых обоев. Раньше там было зеркало, и Хендерсон его сняла. Но призрак зеркала так и остался.
– Я не сбежала. Я потерялась.
Я посмотрела на противоположную стену. Хендерсон перевесила зеркало туда. Лицевой стороной к стене. Так, чтобы оно закрывало дырку, которую я там нашла. Я подумала о двух зеркалах, повёрнутых друг к другу – с той стороны и с этой, в нашем номере и в соседнем. Я подумала о зеркалах, что смотрят сейчас друг на друга через дырку в стене. Я представила себе два глаза. Они по‑прежнему там, с двух сторон. Глядят друг на друга, их отражения множатся, уходя в бесконечность на коротеньком расстоянии между двумя зеркалами. Очень ясная картинка в сознании. А потом, пока я смотрела на это зеркало, сон все‑таки вспомнился. Некоторые куски. Я придвинулась ближе к свету, чтобы все записать.
– Хочешь, сыграем? – спросила Тапело.
– Я работаю.
– Сейчас, пока ещё действует эта инъекция, ты, наверное, сможешь сыграть. В смысле, нормально сыграть. Может быть, ты даже выиграешь.
– Слушай, дай мне поработать, пожалуйста.
– Ладно. Как скажешь.
– Ага.
– Кто такая Анджела?
– А?
– Анджела. Ты разговаривала во сне. Называла её по имени.
– А что я ещё говорила?
– Ничего.