- Позор для нашего общества! -
сказал я про себя. - Если бы мы любили друг друга,какэтотбедняклюбил
своего осла, - это бы кое-что значило, -
^TКУЧЕР^U
^TНАНПОН^U
Печаль, вкоторуюповергменярассказбедняка,требовалаксебе
бережного отношения; между тем кучер не обратил нанееникакоговнимания,
пустившись вскачь по pave {Булыжной мостовой (франц.).}.
Изнывающий от жажды путник в самой песчаной Аравийской пустыненемог
бы так томиться по чашке холодной воды, как томилась душа мояпочинными
спокойным движениям, и я составил бы высокое мнение о моем кучере,еслибы
тот тихонько повез меня, так сказать, задумчивым шагом.-Ноедватолько
удрученный горем странник кончил свои жалобы, как парень безжалостно стегнул
каждую из своих лошадей и с грохотом помчался как тысяча чертей.
Я во всю мочь закричал ему, прося, ради бога, ехать медленнее, - но чем
громче я кричал, тем немилосерднее он гнал. - Черт его побери вместесего
гонкой, - сказал я, - он будет терзать мои нервы, пока недоведетменядо
белого каления, а потом поедет медленнее, чтобы дать мне досытанасладиться
яростью моего гнева.
Кучер бесподобно справился с этой задачей: ктомувремени,когдамы
доехали до подошвы крутой горы в полулье от Нанпона, -ябылзолужене
только на него - но и на себя за то, что отдался этому порыву злобы.
Теперьсостояниемоетребовалосовсемдругогообращения:хорошая
встряска от быстрой езды принесла бы мне существенную пользу.
- Ну-ка, живее - живее, голубчик! - сказал я.
Кучер показал на гору - тогда я попробовал мысленно вернуться к повести
о бедном немце и его осле - но нить оборвалась - идляменябылотакже
невозможно восстановить ее, как для кучера пустить лошадей рысью -
- К черту всю эту музыку! - сказал я. - Я сижу здесь с самымискренним
намерением, каким когда-либо одушевлен был смертный, обратить зло в добро, а
все идет наперекор этому благому намерению.
Против всех зол есть, по крайней мере,одноуспокоительноесредство,
предлагаемое нам природой; я с благодарностью принял его из ее рук иуснул;
первое разбудившее меня слово было: _Амьен_.
- Господи! - воскликнул я, протирая глаза, -даведьэтототсамый
город, куда должна приехать бедная моя дама.
^TАМЬЕН^U
Едва произнес я эти слова, как почтовая карета графадеЛ***,сего
сестрой в ней, быстро прокатила мимо: дама успела только кивнуть мне-она
меня узнала, - однако кивнуть особенным образом, как бы показывая, чтонаши
отношенияонанесчитаетпоконченными.Добротаеевзгляданебыла
обманчивой: я еще не поужинал, как в мою комнатувошелслугаеебратас
запиской, где онаговорила,чтоберетнасебясмелостьснабдитьменя
письмом, которое я должен лично вручить мадам Р*** в первое утро, когдамне
в Париже нечего будет делать.
К этому было добавлено сожаление(новсилу
какого penchant {Побуждения (франц.).}, она не пояснила) по поводу того, что
обстоятельства ей помешали рассказать мне свою историю,ноонапродолжает
считать себя в долгу передо мной;иеслимоядорогакогда-нибудьбудет
проходить через Брюссель и я к тому времени еще не позабуду именимадамде
Л***, то мадам де Л*** будет рада заплатить мне свой долг.
- Итак, - сказал я, - я встречусь с тобой, прелестная душа, вБрюсселе
- мне стоиттольковернутьсяизИталиичерезГерманиюиГолландиюи
направиться домой через Фландрию - всего десять лишних перегонов; но хотя бы
и десять тысяч! Какой душеспасительной отрадой увенчаетсямоепутешествие,
приобщившись печальным перипетиям грустной повести, рассказанноймнетакой
страдалицей! Видеть ее плачущей! Даже если я не в состоянии осушить источник
ее слез, какое все-таки утонченное удовольствие доставит мне вытирать ихна
щеках лучшей и красивейшей из женщин, когда я молча будусидетьвозленее
всю ночь с платком в руке.
В чувстве этом не заключалось ничего дурного, а все-такиясейчасже
упрекнул в нем мое сердце в самых горьких и резких выражениях.
Как я уже говорил читателю,однойизблагодатныхособенностеймоей
жизни является то, что почтикаждуюминутуявкого-нибудьнесчастливо
влюблен;икогдапоследнеепламямоепогашенобыловихремревности,
налетевшим на меня при внезапном повороте дороги, я вновь зажегегомесяца
три тому назад от чистого огня Элизы - поклявшись, что онобудетгоретьу
меня в течение всего путешествия. - К чему таить? Япоклялсяейввечной
верности - она получила право навсемоесердце-делитьсвоичувства
значило бы ослаблять их - выставлять их напоказ значило бы ими рисковать,а
где есть риск, там возможна и потеря. - Что жеответишьтытогда,Йорик,
сердцу, столь преисполненномудоверияинадежд-стольдоброму,столь
нежному и безупречному?
- Я не поеду в Брюссель! - воскликнул я, обрывая свои рассуждения, - но
мое воображение разыгралось - я вспомнил ее взоры втурешительнуюминуту
нашего расставания, когда ни один из нас не нашел силы сказать"прощай"!Я
взглянул на портрет, который она повесила мне на шею на черной ленточке, - и
покраснел, когда увидел его, - я отдал бы целый мир, чтобыегопоцеловать,
но мне стало стыдно. - Неужто этот нежный цветок, - сказал я, сжимаяегов
руках, - будет подломлен под самый корень,-иподломлен,Йорик,тобой,
обещавшим укрыть его на своей груди?
- Вечный источник счастья, - сказал я, становясь на колени, - будь моим
свидетелем, -ивсечистыедухи,тебявкушающие,будьтеивымоими
свидетелями, что я не поеду в Брюссель, если не будет вместе со мнойЭлизы,
хотя бы дорога эта вела меня на небо.
В состоянии исступления сердце, вопреки рассудку, всегдаскажетмного
лишнего.
^TПИСЬМО^U
^TАМЬЕН^U
Счастье не улыбалось Ла Флеру; с рыцарскими подвигами ему не повезло-
и со времени поступления на службу ко мне, то естьвтечениепочтицелых
суток, ему не представилось ни одного случая проявить свое усердие.