-
Несчастные подагрики! Ведь они два раза в год оказываются в таком положении.
- Однако с девятью ливрами в день, с пером, чернилами, бумагойитерпением
человек, даже если он обречен сидеть в заключении,можетчувствоватьсебя
очень сносно - по крайней мере,втечениемесяцаилишестинедель,по
прошествиикоторых,еслионсуществобезобидное,егоневиновность
раскроется, и, выйдя на свободу, он будет лучше и мудрее, чем был досвоего
заключения.
Когда я пришел к этому выводу, мне зачем-то понадобилось{азачем,я
забыл) выйти во двор, и помню, что,спускаясьполестнице,ябылочень
доволен убедительностью своегорассуждения.-Прочь_мрачную_кисть!-
сказал я хвастливо, - я не завидую ее искусству изображать бедствия жизнив
суровых и мертвенных тонах. Душа наша приходит в ужаспривидепредметов,
которые сама же преувеличила и очернила; верните им их настоящиеразмерыи
цвета, и она их даже не заметит. - Правда, -сказаля,-исправляясвое
рассуждение, - Бастилия не из тех зол,которымиможнопренебрегать-но
уберите ее башни - засыпьте рвы - удалите заграждения передееворотами-
назовите ее просто местом заключения и предположите, что васдержитвней
тирания болезни, а не человека - как все ее ужасы рассеются, и вы перенесете
вторую половину заключения без жалоб.
В самый разгар этого монолога меняпрервалчей-тоголос,которыйя
принял было за голос ребенка, жаловавшегося на то, что "он не можетвыйти".
- Осмотревшись по сторонам и не увидев ни мужчины, ни женщины, ни ребенка, я
вышел, больше не прислушиваясь.
На обратном пути я услышал на том же местетежеслова,повторенные
дважды; тогда я взглянул вверхиувиделскворца,висевшеговмаленькой
клетке. - "Не могу выйти. - Не могу выйти", - твердил скворец.
Я остановилсяпосмотретьнаптицу;заслышавчьи-нибудьшаги,она
порхала в ту сторону, откуда они приближались, стойжежалобойнасвое
заточение. - "Не могу выйти", - говорил скворец. - Помоги тебе бог, - сказал
я, - все-таки я тебя выпущу, чего бы мне это ни стоило. - С этими словамия
обошел кругом клетки, чтобы достать до ее дверцы, однако она была так крепко
оплетена и переплетена проволокой, что ее нельзя было отворить, неразорвав
клетки на куски. - Я усердно принялся за дело.
Птица подлетела к месту,гдеятрудилсянадееосвобождением,и,
просунув голову между прутьями, внетерпенииприжаласькнимгрудью.-
Боюсь, бедное создание, - сказал я, -мненеудастсявыпуститьтебяна
свободу. - "Нет, - откликнулся скворец, - не могу выйти, - не могу выйти", -
твердил скворец.
Клянусь, никогда сочувствие не пробуждалось во мне с большей нежностью,
и я не помню в моей жизни случая, когда бырассеянныемысли,потешавшиеся
над моим разумом,стакойбыстротойсновасобралисьвместе.Привсей
механичности звуков песенки скворца, в мотивееебылостольковнутренней
правды, что она водинмигопрокинулавсемоистройныерассужденияо
Бастилии, и, понуро поднимаясь по лестнице, я отрекалсяоткаждогослова,
сказанного мной, когда я по ней спускался.
Привсей
механичности звуков песенки скворца, в мотивееебылостольковнутренней
правды, что она водинмигопрокинулавсемоистройныерассужденияо
Бастилии, и, понуро поднимаясь по лестнице, я отрекалсяоткаждогослова,
сказанного мной, когда я по ней спускался.
- Рядись как угодно, Рабство, а все-таки, - сказал я, - все-такиты-
горькая микстура! и от того, что тысячи людей всехвременпринужденыбыли
испить тебя, горечи в тебе не убавилось.-Атебе,триждысладостнаяи
благодатная богиня, - обратился я к _Свободе_, -всепоклоняютсяпублично
или тайно; приятно вкусить тебя, и ты останешься желанной, пока не изменится
сама _Природа_, - никакие _грязные_ слованезапятнаютбелоснежнойтвоей
мантии, и никакая химическая сила не обратит твоегоскипетравжелезо,-
поселянин, которому ты улыбаешься, когдаонестчерствыйхлеб,стобою
счастливей, чем его король, из дворцов котороготыизгнана.-Милостивый
боже! - воскликнул я, преклоняя колени на предпоследней ступенькелестницы,
- дай мне только здоровья, овеликийегоПодатель,ипошливспутницы
прекрасную эту богиню, - а епископские митры, если промысел твой не видитв
этом ничего плохого, возложи в изобилии на головы тех, кто по ним тужит!
^TУЗНИК^U
^TПАРИЖ^U
Образ птицы в клетке преследовал меня до самой моей комнаты; я подсел к
столу и, подперев голову рукой, начал представлять себе невзгоды заключения.
Мое душевное состояние очень подходило для этого, так что я дал полнуюволю
своему воображению.
Я собирался начать с миллионов моих ближних,получившихвнаследство
одно лишь рабство; но, обнаружив, что,несмотрянавсютрагичностьэтой
картины, я не в состоянии наглядно ее представить и что множествопечальных
групп на ней только мешают мне -
- Я выделил одного узника и, заточивеговтемницу,заглянулчерез
решетчатую дверь в сумрачную камеру, чтобы запечатлеть его образ.
Увидев его тело, наполовину разрушенное долгим ожиданием и заключением,
япознал,вкакоеглубокоеуныниеповергаетнесбывшаясянадежда.
Всмотревшисьпристальнее,яобнаружилегобледностьилихорадочное
состояние: за тридцать лет прохладный западный ветерок ниразунеосвежил
его крови - ни солнца, ни месяца не видел он за всеэтовремя-иголос
друга или родственника не доносился до него из-за решетки, - его дети -
- Но тут сердце мое начало обливаться кровью, и я принужден был перейти
к другой части моей картины.
Он сидел на полу, в самом дальнемуглусвоейтемницы,нажиденькой
подстилке изсоломы,служившейемупопеременноскамьейипостелью;у
изголовья лежал незатейливый календарь из тоненьких палочек,сверхудонизу
испещренных зарубками гнетущих дней и ночей, проведенных им здесь; - одну из
этих палочек он держал в руке и ржавым гвоздем нацарапывал еще деньгоряв
добавление к длинному ряду прежних.