Акогдачеловеклюбит
подвиги, он всегда умеет их сделать и найдет, где это можно. В жизни, знаешь
ли ты, всегда есть место подвигам. И те, которые не находят их длясебя,-
те просто лентяи или трусы или не понимаютжизни,потомучто,кабылюди
понимали жизнь, каждый захотел бы оставить после себя своютеньвней.И
тогда жизнь не пожирала бы людей бесследно... О, этот, рубленый, был хороший
человек! Он готов был идти на край света, чтобы делать что-нибудь. Наверное,
ваши убили его во времябунта.Азачемвыходилибитьмадьяр?Ну-ну,
молчи!..
И, приказываямнемолчать,стараяИзергильвдругзамолчаласама,
задумалась.
- Знала также я и венгра одного. Он однажды ушел от меня, -зимойэто
было, - и только весной, когда стаял снег, нашли его в поле спростреленной
головой. Вот как! Видишь - не меньше чумы губит любовь людей; коли посчитать
- не меньше.. Что я говорила? О Польше... Да, там я сыграласвоюпоследнюю
игру. Встретила одного шляхтича... Вот был красив! Как черт. Я жестарауж
была, эх, стара! Было ли мне четыре десятка лет? Пожалуй, что и было... А он
был еще и горд, и избалован нами, женщинами. Дорого он мнестал...да.Он
хотел сразу так себе взять меня, но я не далась. Я небыланикогдарабой,
ничьей. А с жидом я уже кончила, много денег дала ему...ИужевКракове
жила. Тогда у меня все было: и лошади, и золото, и слуги... Он ходил ко мне,
гордый демон, и все хотел, чтоб я сама кинулась ему в руки. Мыпоспорилис
ним... Я даже, - помню, - дурнела от этого. Долго этотянулось...Явзяла
свое: он на коленях упрашивал меня... Но только взял, как уж и бросил. Тогда
поняла я, что стала стара... Ох, это было мне не сладко! Вот уж не сладко!..
Я ведь любила его, этого черта...аон,встречаясьсомной,смеялся...
подлый он был! И другим он смеялся надо мной, а я это знала. Ну,ужгорько
было мне, скажу! Но он был тут, близко, и я все-таки любоваласьим.Акак
вот ушел он биться с вами, русскими, тошно стало мне. Ломала я себя,ноне
могла сломать... И решила поехать за ним. Он около Варшавы был, в лесу.
Но когда я приехала, то узнала, что уж побили их ваши...ичтоонв
плену, недалеко в деревне.
"Значит, - подумала я, - не увижу уже его больше!" Авидетьхотелось.
Ну, стала стараться увидать... Нищей оделась, хромой, и пошла, завязав лицо,
в ту деревню, где был он. Везде казаки и солдаты... дорого мнестоилобыть
там! Узнала я, где поляки сидят, и вижу, что трудно попастьтуда.Анужно
мне это было. И вот ночью поползла я к тому месту, где онибыли.Ползупо
огороду между гряд и вижу: часовой стоит на моей дороге... А уж слышно мне -
поют поляки и говорят громко. Поют песню одну... к матери бога... И тоттам
же поет... Аркадэк мой. Мне горько стало, как подумала я, что раньше за мной
ползали... а вот оно, пришло время - и язачеловекомпоползлазмеейпо
земле и, может, на смерть свою ползу. А этот часовой ужеслушает,выгнулся
вперед. Ну, что же мне? Встала я с земли и пошла на него.Ниножауменя
нет,ничего,кромерукдаязыка.
Жалею,чтоневзяланожа.Шепчу:
"Погоди!.." А он, солдат этот, уже приставил к горлу мне штык. Я говорюему
шепотом: "Не коли, погоди, послушай, коли у тебя душаесть!Немогутебе
ничего дать, а прошу тебя..." Он опустил ружье и также шепотом говоритмне:
"Пошла прочь, баба! пошла! Чего тебе?" Я сказала ему, чтосынуменятут
заперт... "Ты понимаешь, солдат, - сын! Ты ведь тоже чей-нибудь сын, да? Так
вот посмотри на меня - у меня есть такой же, как ты, и вон он где!Даймне
посмотреть на него, может, он умрет скоро... и, может, тебя завтраубьют...
будет плакать твоя мать о тебе? И ведь тяжко будет тебе умереть, не взглянув
на нее, твою мать? И моему сыну тяжко же. Пожалей же себя и его,именя-
мать!.."
Ох, как долго говорила я ему! Шел дождь и мочил нас. Ветер выл и ревел,
и толкал меня то в спину, товгрудь.Ястоялаикачаласьпередэтим
каменным солдатом... А он все говорил: "Нет!" И каждый раз,какяслышала
его холодное слово,ещежарчевомневспыхиваложеланиевидетьтого,
Аркадэка... Я говорила и мерила глазами солдата - он был маленький, сухойи
все кашлял. И вот я упала на землю перед ними,охвативегоколени,все
упрашивая его горячими словами, свалила солдата на землю. Он упалвгрязь.
Тогда я быстро повернула его лицом к земле и придавила егоголовувлужу,
чтоб он не кричал. Он не кричал, а только все барахтался, стараясьсбросить
меня с своей спины. Я же обеими руками втискивала его голову глубже в грязь.
Он и задохнулся... Тогда я бросилась к амбару, где пели поляки. "Аркадэк!.."
- шептала я в щели стен. Они догадливые, эти поляки, - и, услыхавменя,не
перестали петь! Вот его глаза против моих. "Можешь ты выйти отсюда?" -"Да,
через пол!" - сказал он. "Ну, иди же". И вот четверо их вылезло из-под этого
амбара: трое и Аркадэк мой. "Где часовые?" - спросил Аркадэк. "Вон лежит!.."
И они пошли тихо-тихо, согнувшись к земле. Дождь шел, ветер вылгромко.Мы
ушли из деревни и долго молча шли лесом. Быстро так шли. Аркадэк держал меня
за руку, и его рука была горяча и дрожала.
О!.. Мне так хорошо было с ним, покаонмолчал.Последниеэтобыли
минуты - хорошие минуты моейжаднойжизни.Новотмывышлиналуги
остановились. Они благодарили меня все четверо. Ох, как онидолгоимного
говорили мне что-то! Я все слушала и смотрела насвоегопана.Чтожеон
сделает мне? И вот он обнял меня и сказал такважно...Непомню,чтоон
сказал, но так выходило, что теперь он в благодарность за то,чтояувела
его, будет любить меня... И стал он на колени предо мной, улыбаясь, и сказал
мне: "Моя королева!" Вот какая лживая собака была это!.. Ну,тогдаядала
ему пинка ногой и ударила бы его в лицо, да он отшатнулся и вскочил. Грозный
и бледный стоит он предо мной... Стоят и те трое, хмурые все. И всемолчат.
Я посмотрела на них... Мне тогда стало - помню-толькоскучноочень,и
такая лень напала на меня... Я сказала им: "Идите!" Они, псы, спросили меня:
"Ты воротишься туда, указать наш путь?" Вот какие подлые! Ну,все-таки
ушли они.