-- Мой предшественник, аббат Каффен...
-- Жалкий человек! -- перебил его монах.-- Онприбыл сюда из Нормандии
послекакой-тосквернойистории.Ну,аздесь онстарался жить всвое
удовольствие и ни на что не обращал внимания.
-- Да нет же, аббатКаффен, без сомнения, делал все,что мог, но надо
признать, что усилия егооказались почти бесплодными. Даи моичаще всего
остаются всуе...
Брат Арканжиа пожал плечами. На минуту он замолчал и шел,раскачиваясь
своим большимтелом,худым, угловатым итопорным.Солнцеприпекалоего
дубленый затылок, оставляя в тени грубое и заостренное мужицкое лицо.
--Послушайте, господин кюре,-- начал онснова,-- не мне, ничтожному,
делать вам замечания. Ноя почти вдвоестаршевас ихорошо знаю край,а
посему считаю себявправесказать вам: кротостью даласкойвы ничегоне
добьетесь... Здесьнадодержаться катехизиса,понимаете? Богнепрощает
нечестивых. Он их испепеляет. Помните это!
Аббат Муре не поднимал головы и не раскрывал рта. Монах продолжал:
-- Религия уходитиз деревень,-- слишком уж добренькой ее сделали.Ее
почитали, пока она была сурова и беспощадна... Уж незнаю,чему только вас
учатв семинариях. Нынешние священникиплачут, как дети, вместесо своими
прихожанами. Бога точно подменили... Готов поклясться, господин кюре, что вы
и катехизиса наизусть не знаете!
Священник, возмущенный этойгрубойпопыткойвоздействоватьна него,
поднял голову и довольно сухо произнес:
-- Ну что ж, рвение ваше похвально... Но вы, кажется, хотели мне что-то
сообщить. Вы ведь сегодня утром приходили ко мне, не правда ли?
Брат Арканжиа грубо ответил:
-- Я хотел вам сказать то,что сейчас сказал... Жители Арто живут, как
свиньи.Тольковчера я узнал, что Розали, старшая дочьБамбуса,брюхата.
Здешние девки только и ждут этого, чтоб выйти замуж. За пятнадцать лет яне
видывалниодной, которая не валяласьбыво ржи дотого, какидтипод
венец... Да еще смеются и утверждают, что таков-де местный обычай.
-- Да, да,--пробормотал аббат Муре,--сущий срам... Я именно затем и ищу
дядюшкуБамбуса: хочупоговоритьс нимобэтомделе.Теперьбылобы
желательнопоспешить со свадьбой... Отец ребенка, кажется, Фортюне, старший
сын Брише. По несчастью, Брише бедны.
-- Ужэта Розали! -- продолжал монах.--Ейсейчас восемнадцать. Аони
всееще на школьной скамьеразвращаются. И четырехлет не прошло, как она
ходила в школу. Уже тогда была порочна... А теперь у меня учится ее сестрица
Катрина, девчонка одиннадцатилет. Онаобещаетбытьещебесстыднее, чем
старшая. Ее застаешьвовсехуглах с негодникомВенсаном... Да, хотьдо
крови дери им уши,-- в девчонках смалых лет проявляется женщина. В юбках у
них погибель живет. Кинуть бы этих тварей, этунечисть ядовитую впомойную
яму! То-то было бы знатно, кабы всех девчонок душили, едва они родятся!..
Полный отвращенияиненависти к женщинам,онругался, как извозчик.
В юбках у
них погибель живет. Кинуть бы этих тварей, этунечисть ядовитую впомойную
яму! То-то было бы знатно, кабы всех девчонок душили, едва они родятся!..
Полный отвращенияиненависти к женщинам,онругался, как извозчик.
АббатМуре слушал его сневозмутимым видоми подконецулыбнулся ярости
монаха. Он подозвал Ворио, который отбежал было в сторону от дороги.
-- Да вот, смотрите! --закричалбрат Арканжиа,указывая пальцемна
кучкудетей,игравшихна дне оврага.-- Вотмои шалопаи! Вшколу онине
ходят, говорят, что помогают родителямв виноградниках!.. Будьте уверены, и
эта бесстыдница Катрина здесь. Ей нравится скатываться вниз. Она, верно,уж
задрала своиюбки вышеголовы.Что явам говорил!..До вечера, господин
кюре... Постойте, негодяи! Погодите!
И он пустился бежать, его грязные брыжжи съехали набок,
широкая засаленнаярясато идело цеплялась за репейник. АббатМуре
видел,каконнабросилсянаребят,а те пустилисьнаутек, будтостая
испуганныхворобьев. ОднакомонахуудалосьпойматьКатринуи какого-то
мальчишку; крепко ухвативдетейволосатыми толстымипальцамиза уши,он
потащил их в село, осыпая ругательствами.
Священникпродолжалсвойпуть.БратАрканжиаприводил его порой в
немалое смущение. Грубость и жестокость его представлялись аббату свойствами
подлиннобожьегочеловека,лишенногоземныхпривязанностей,беззаветно
предавшегося воле божьей.Он был одновременно смиренижесток и с пеной у
ртабушевал,воюя сгрехом.Кюреприходилвотчаяние,чтонеможет
окончательноотделатьсяотгнетаплоти,статьуродливыминечистым,
источающим гной, как святые праведники. Если же иной размонах возмущал его
каким-нибудьслишком резкимсловомиличрезмерной грубостью, онначинал
тотчас жеказнить себя заизлишнюю щепетильность игордыню,усматривая в
этомчуть ли не преступление. Разве не должен был он беспощадно умертвить в
себе мирские слабости?Такина этотразон толькогрустноулыбнулся,
размышляя отом,чточутьбыло неразгневался наурок, преподанный ему
монахом. "Это гордыня,-- думал он,-- а гордыня ведет нас к гибели, заставляя
презирать малых сих". И все же аббат невольно почувствовал облегчение, когда
остался один и пошел дальше тихим шагом, углубившись в чтение требникаи не
слыша больше резкого голоса, смущавшего нежные и чистые мечты его.
VI
Дорога вилась среди обломков скал, у которых крестьянам удалось здесь и
там отвоеватьчетыре-пять метров меловой почвы и засадить ее маслинами. Под
ногами священника пыльв колеях хрустела, как снег. Пороюему влицо дула
струяособеннотеплоговоздуха,итогда онподнимал глаза откнигии
озирался. Но взор его при этом блуждал: он невидел ни пылавшего горизонта,
ни извилистых очертаний сухой, опаленной солнцем и словно сжигаемой страстью
местности, походившей на пылкую, но бесплодную женщину.