Варвары не
обращали на них внимания; они слушали поющую деву.
Никто не смотрел на нее так пристально, как молодой нумидийскийвождь,
сидевший за столом военачальников между воинами своего племени.Поясего
был так утыкан стрелами, что образовал как бы горб под его широким плащом,
прикрепленным квискамкожанымремнем,Расходившийсянаплечахплащ
окружал тенью его лицо, и виден был только огоньегоглаз.Онслучайно
попал на пир, - отец поселил его в доме Барки, по обычаю царей; посылавших
своих сыновей в знатные семьи, чтобы таким образом подготовлять союзы. Нар
Гавас жил во дворце уже шесть месяцев, но он еще ни разу не видал Саламбо;
сидя на корточках, опустив бороду на древки своих дротиков, он разглядывал
ее, и его ноздри раздувались, как у леопарда, притаившегося в камышах.
Подругуюсторонустоловрасположилсяливиецогромногоростас
короткими черными курчавыми волосами. Онснялдоспехи,инанембыла
только военная куртка; медные нашивки ее раздирали пурпурложа.Ожерелье
из серебряных полумесяцев запуталось в волосах наегогруди.Лицобыло
забрызгано кровью. Он сидел, опершись на левый локоть, иулыбалсяшироко
раскрытым ртом.
Саламбопрекратиласвященныенапевы.Онасталаговоритьнавсех
варварских наречиях и с женской чуткостью старалась смягчить гневсолдат.
С греками она говорилапо-гречески,апотомобратиласьклигурам,к
кампанийцам, к неграм, и каждый из них, слушая ее,находилвееголосе
сладость своей родины.УвлеченнаявоспоминаниямиопрошломКарфагена,
СаламбозапелаобылыхвойнахсРимом.Варварырукоплескали.Ее
воспламеняло сверкание обнаженных мечей; она вскрикивала, простираяруки.
Лира ее упала, и она умолкла; затем,сжимаяобеимирукамисердце,она
несколько мгновений стояла, опустив веки и наслаждаясь волнением солдат.
Ливиец Мато наклонился к ней.Онаневольноприблизиласькнемуи,
тронутая его восхищением, налила ему, чтобы примириться с войском, длинную
струю вина в золотую чашу.
- Пей! - сказала она.
Он взял чашу и поднес ее к губам, но в это время один изгаллов,тот,
которого ранил Гискон, хлопнул его по плечусвеселойшуткойнасвоем
родном наречии.НаходившийсяпоблизостиСпендийвзялсяперевестиего
слова.
- Говори! - сказал Мато.
- Да хранят тебя боги, ты будешь богат. Когда свадьба?
- Чья свадьба?
- Твоя! У нас, - сказал галл, - когда женщинаналиваетвиносолдату,
она тем самым предлагает ему разделить ее ложе.
Он не успел кончить, какНарГавас,вскочив,выхватилиз-запояса
дротик и, упираясь правой ногой в край стола, метнул его в Мато.
Дротик просвистелмеждучаши,пронзиврукуливийца,таксильно
пригвоздил ее к скатерти, что рукоятка его задрожала в воздухе.
Мато быстро высвободил руку; но на нем не былооружия.Поднявобеими
руками стол со всем, что на нем стояло, он кинул его в Нар Гаваса, в самую
середину толпы, бросившейся их разнимать.
Поднявобеими
руками стол со всем, что на нем стояло, он кинул его в Нар Гаваса, в самую
середину толпы, бросившейся их разнимать. Солдаты инумидийцытактесно
сгрудились, что небыловозможностиобнажитьмечи.Матопродвигался,
нанося удары головой. Когда он поднял голову. НарГавасисчез.Онстал
искать его глазами. Саламбо тоже не было.
Тогда он взглянул на дворец и увидел,какзакрыласьнаверхукрасная
дверь с черным крестом. Он ринулся туда.
На виду у всех он побежал вверх по ступеням, украшенным галерами, потом
мелькнул вдоль трех лестниц и, достигнув красной двери,толкнулеевсем
телом. Задыхаясь, он прислонился к стене, чтобы не упасть.
Кто-то за ним следовал, и сквозь мрак-огнипиршествабылискрыты
выступом дворца - он узнал Спендия.
- Уходи! - сказал ливиец.
Раб, ничего не ответив, разорвал зубами свою тунику, потом, опустившись
на колени около Мато, нежно взял его руку и стал ощупывать еевтемноте,
отыскивая рану.
При свете лунного луча, струившегося между облаками, Спендий увиделна
середине руки зияющуюрану.Онобмоталеекускомткани;ноМатос
раздражением повторял:
- Оставь меня, оставь!
- Нет, - возразил раб. - Ты освободил меняизтемницы.Япринадлежу
тебе. Ты мой повелитель! Приказывай!
Мато,скользявдольстен,обошелтеррасу.Накаждомшагуон
прислушивалсяисквозьотверстиямеждузолоченымипрутьямирешеток
проникал взглядом в тихие покои. Наконец он в отчаянии остановился.
- Послушай! - сказал ему раб. - Не презирай меня за мою слабость! Я жил
во дворце. Я могу, как змея, проползти между стен. Идем! В комнате предков
под каждой плитой лежит слиток золота, подземный ход ведет к их могилам.
- Зачем мне они! - сказал Мато.
Спендий умолк.
Онистоялинатеррасе.Переднимирасстилалсямрак,вкотором,
казалось, скрывались какие-то громады, подобные волнам окаменелого черного
океана.
Но с восточной стороны поднялась полосасвета.Слева,совсемвнизу,
каналы Мегары начали чертитьбелымиизвилинамизеленьсадов.Всвете
бледнойзарипостепенновырисовывалиськоническиекрышисемиугольных
храмов, лестницы, террасы, укрепления;вокругкарфагенскогополуострова
дрожал пояс белой пены, а море изумрудного цвета точно застыло вутренней
прохладе. По меретогокакширилосьрозовоенебо,сталивыдвигаться
высокие дома, теснившиеся на склонах, точно стадо черных коз, спускающихся
с гор. Пустынные улицы уходили вдаль; пальмы, выступая местами из-за стен,
стояли недвижно.Полныедоверхуводоемыказалисьсеребрянымищитами,
брошенными во дворах. Маяк Гермейского мыса стал бледнеть. На самомверху
Акрополя,вкипарисовойроще,кониЭшмуна,чувствуяблизостьутра,
заносили копыта на мраморные перила и ржали в сторону солнца.
Оно взошло; Спендий, воздев руки, испустил крик.
Все зашевелилось в разлившемся багрянце, ибо бог, точно раздираясебя,
в потоке лучей проливал на Карфаген золотой дождьсвоейкрови.