А когдавокнах светло, мысли
проясняютсябыстрее,чем в зловещем мраке, где рождаютсяпривидения. Быть
может,говорю я себе, дело обстоит не так уж безнадежно? Бытьможет, никто
ничего и не заметил? Она-то, конечно, никогда этого не забудет и не простит,
беднаяхромоножка!И вдругв моем мозгумолнией вспыхиваетспасительная
мысль. Я поспешно причесываюсь, надеваю мундир ипробегаю мимо озадаченного
денщика, который в отчаянии кричит мне вслед на своем ужасном немецком языке
с гуцульским акцентом:
- Пане лейтенант! Пане лейтенант, кофе уже готов!
Я слетаю с лестницыи с такойбыстротой проношусьмимо улан, которые
толкутся, еще полуодетые, водвореказармы,что они едвауспеваютстать
навытяжку. Два-три прыжка - и я за воротами; бегу прямо к цветочной лавке на
площадиРатуши.Второпяхя,конечно, совершеннозабыл,что вполовине
шестого утрамагазины ещезакрыты,но,ксчастью,фрауГуртнер, кроме
цветов,торгует иовощами.Увидевпереддверью наполовинуразгруженную
повозкус картофелем, громко стучу вокно и тут же слышу шаги спускающейся
поступенькамхозяйки. Спешно придумываюобъяснение: я совсем упустилиз
виду,что сегодня именинымоегодруга. Через полчаса мы выступаем,а мне
очень хотелось бы послатьему цветы, прямосейчас. Только самые лучшие,и
побыстрее! Толстая торговка, еще в ночной кофте, шаркая дырявыми шлепанцами,
отпирает лавку и показывает мне свое сокровище - огромный букет роз. Сколько
я возьму? Все, отвечаю я,все! Завернуть просто так или уложить в корзинку?
Да, да, разумеется, в корзинку. На роскошный заказ уходит весь остаток моего
жалованья,в конце месяца придетсяобойтись безужинов,не заглядывать в
кафе илибрать взаймы. Но сейчас мне это безразлично,болеетого, ядаже
рад, чтомоя оплошностьтак дорого мне обходится, ибо вдуше яиспытываю
злорадноечувство:так тебе,дураку,инадо,расплачивайсязадважды
совершенную глупость!
Ну вот, как будтовсе в порядке. Самые лучшие розы уложены в корзинку,
сейчас их отошлют! Однако фрау Гуртнер выбегает на улицу и что-то кричит мне
вслед.Кудаи комудолжнаонадоставить цветы? Ведьгосподин лейтенант
ничегоне сказал."Трижды болван!" - мысленно ругаю я себя.От волнения я
даже забыл указать адрес.
- Вилла Кекешфальва, - распоряжаюсь я, - фрейлейн Эдит фон Кекешфальве.
Мне вовремявспоминается испуганныйвозглас Илоны, назвавшей имя моей
несчастной жертвы.
- О, конечно, конечно, господа фон Кекешфальвы, - отвечает фрау Гуртнер
с гордостью, - наши лучшие клиенты.
Еще один вопрос (я уже собрался уйти): не хочу ли я приписать несколько
слов? Приписать? Ахда! Кто отправитель? Иначе она не будет знать, откого
цветы.
Яснова вхожу в лавку,достаювизитную карточку ипишу наобороте:
"Прошу простить меня".Нет, невозможно! Это было бы четвертой глупостью,к
чемунапоминатьо своейбестактности?Ну,ачто писать?"Сискренним
сожалением" -нет,этоникуданегодится, ещеподумает,что сожаления
достойна она.
Нет, невозможно! Это было бы четвертой глупостью,к
чемунапоминатьо своейбестактности?Ну,ачто писать?"Сискренним
сожалением" -нет,этоникуданегодится, ещеподумает,что сожаления
достойна она. Лучше вообще ничего не писать.
- Вложите в цветы карточку, фрау Гуртнер, просто карточку.
Теперь у меня отлегло от сердца. Я спешу обратно в казарму, глотаю свой
кофеидобросовестнопровожуутренние занятия,только,пожалуй,более
нервозно ирассеянно, чем обычно. Но в армии не очень-то обращают внимание,
если какой-нибудь лейтенант является поутру наслужбу в дурном расположении
духа.Многие из наших офицеров,прогуляв ночь в Вене,возвращаютсятакие
усталые,что клюют носомнаходу и засыпают вседле. Собственно, ядаже
доволен, что занятпривычным делом:произвожусмотр своимуланам,отдаю
команды изатем выезжаюна плац. Службав какой-то мере отвлекает меня от
беспокойных мыслей; хотя, признаться, где-то в голове не перестаетсверлить
неприятное воспоминание, а в горле словно застряла пропитанная желчью губка.
Но вот в полдень,только янаправился в казино, вдруг слышу знакомое:
"Панелейтенант, пане лейтенант!" Мой денщик, запыхавшись, догоняетменя и
протягиваетписьмо-продолговатый конверт,наобороте искусно тисненый
герб, голубая английская бумага, нежный запах духов; адрес написантонкими,
удлиненными буквами - женская рука! Нетерпеливо вскрываю конверт и читаю:
"От всегосердцаблагодарювас,уважаемыйгосподинлейтенант,за
чудесныецветы,которые янезаслужила. Онимнедоставили и доставляют
огромное удовольствие.Приходите кнам, пожалуйста,на чашку чая влюбой
вечер. Предупреждать не надо. Я - к сожалению! - всегда дома. Эдит Ф.К.".
Изящныйпочерк.Яневольновспоминаютонкиедетскиепальчики,
вцепившиесявкрышкустола, ибледноелицо,внезапновспыхнувшее алым
румянцем, словно вбокал плеснулибордо.Еще и ещераз я перечитываю эти
несколько строк ис облегчением вздыхаю. Как она тактично умалчивает о моем
промахе! И в то же времякак умело и деликатно сама намекает на свой недуг.
"Я - к сожалению! -всегда дома". Болеевеликодушного прощенияи пожелать
нельзя. Ни тени обиды. У меня с сердца точно камень свалился. Я почувствовал
себя, как подсудимый, которыйужедумал, что его приговорят к пожизненному
заключению,а судьявстает,надеваетшапочкуиобъявляет:"Оправдан".
Разумеется, яна этой же неделе пойду туда, чтобы поблагодарить ее. Сегодня
четверг, значит, пойду в воскресенье. Или нет, лучше в субботу!
Ноянесдержал своегослова. Я был слишком нетерпелив. Желание как
можно скорее избавиться оттягостного чувства неопределенности, узнать, что
я окончательно прощен, не давало мне покоя, ибо втайне я все время опасался,
что в казино, в кафе или где-нибудь еще меня спросят: "Послушай, чтоу тебя
там произошло сКекешфальвами?" Мне хотелось, чтобы яснезависимым видом
смог отпарировать: "Обаятельные люди! Вчера вечером яопять был у них", - и
тогда бы каждому сталоясно, что меня вовсеневытолкалиоттудавшею.