И, не
сознавая,чтоделаю,я,спотыкаясь,бредукдвери,котораяведетв
вестибюль, к выходу, вон из этого дьявольского дома.
-Господин лейтенант ужепокидаютнас?- почтительноосведомляется
слуга.
-Да, - отвечаю я и сразу жепугаюсь,едва этослово слетает с моих
губ.
Неужели я действительно хочу уйти? И в тот миг, когда слуга подаетмне
шинель, я отчетливо представляю себе, что своимтрусливым бегством совершаю
новую и, бытьможет, еще более непростительнуюглупость.Однако отступать
уже поздно. Не могу же я в самом деле снова отдатьему шинель и вернуться в
гостиную, когда он с легким поклоном уже открывает передо мнойдверь. И вот
я, сгорая от стыда, стою возле этого чужого, проклятого дома, подставив лицо
ледяному ветру, и судорожно, как утопающий, хватаю ртом воздух.
Стой злосчастной ошибки всеи началось. Теперь, по прошествии многих
лет, хладнокровно вспоминаянелепый случай, который положил начало роковому
сцеплениюсобытий, ядолженпризнать,что, всущности,впуталсяв эту
историю по недоразумению; даже самый умныйи бывалый человек могдопустить
такуюоплошность - пригласить натанец хромую девушку.Однако, поддавшись
первому впечатлению, ятогда решил, чтояне толькокруглый дурак,но и
бессердечный грубиян, форменный злодей. Я чувствовал себя так, будто плеткой
ударил ребенка. В концеконцов со всемэтимеще можно было бы справиться,
прояви я достаточно самообладания; но дело окончательно испортило то,что я
- и этостало ясно сразуже, как только в лицо мнехлестнулпервый порыв
ледяноговетра,-простоубежал,какпреступник,дажене попытавшись
оправдаться.
Не могу описать, что творилось у меня на душе, пока я стоял около дома.
Музыка за ярко освещеннымиокнами умолкла, музыканты,по-видимому, сделали
перерыв.Но я, мучительно переживаясвоювину, уже вообразил сгоряча, что
танцыпрервалисьиз-за меняи все гости, мужчины и женщины, устремились к
обиженнойи утешаютее, дружно возмущаясьнегодяем, который пригласилна
танец хромого ребенка и трусливосбежал посла гнусного поступка. А завтра -
я почувствовал, как вспотел лоб под фуражкой, -завтра о моем позоре узнает
ибудетсудачитьвесьгород.Ужобывателипостараются,перемоютмне
косточки! Мне рисовалось, как мои товарищипополку,ФеренцМысливеци,
конечно, Йожи, этотзаядлый остряк,предвкушая удовольствие, скажут в один
голос:"Ну,Тони, иотмочилжеты штуку!Стоилоодин-единственный раз
спуститьтебя с привязи -и готово,опозорилвесь полк!"Месяцами будет
продолжатьсязубоскальство в офицерском казино: ведьу насподесять, по
двадцатьлет пережевывают застолом каждый промах,когда-либодопущенный
кем-нибудь из офицеров,всякая глупость у нас увековечивается, всякой шутке
воздвигаютпамятник.Ещеипоныне,шестнадцатьлетспустя,вполку
рассказываютнелепуюисторию,случившуюсясротмистромВолынским.
Ещеипоныне,шестнадцатьлетспустя,вполку
рассказываютнелепуюисторию,случившуюсясротмистромВолынским.
Возвратившись изВены, он прихвастнул, будто познакомился на Рингштрассес
графиней Т. и первую же ночь провел в ее спальне; а через два дня все узнали
изгазетоскандальном происшествиис уволеннойеюслужанкой,которая
выдавала себя заграфинюв своихпохождениях и любовных интрижках. Помимо
всего, новоявленный Казанова был вынужден пройти трехнедельный курслечения
у полкового врача. Кто хотьоднаждыпопалв дурацкое положение,остается
навсегда посмешищем, ему этого не забудут,- здесь уж пощады нежди. И чем
сильнеея распалял своевоображение, тем больше сумасбродных мыслейлезло
мне в голову. В те минуты мне казалось, что в сто раз легче нажать спусковой
крючокревольвера, чем целымиднямииспытыватьадскиемуки беспомощного
ожидания:известноли уже однополчанам о моем позоре и не раздаетсяли за
моей спиной насмешливый шепот? Ах, яслишком хорошо знал себя,знал, что у
меня никогда не хватит силустоять, если я сделаюсь мишенью для насмешеки
дам повод злословию!
Какятогдадобрался до казармы, мнеи самомунепонятно.Помнится
только,первымделом я распахнулшкаф, где специальнодля гостейдержал
бутылкусливовицы, и выпилдва-тринеполныхстакана, стараясьзаглушить
противное ощущение тошноты. Затем я, как был в одежде, бросился на кровать и
попыталсяхорошенькообовсемпоразмыслить.Но, подобноцветам,пышно
распускающимся в душной теплице, навязчивые представления буйно разрастаются
в темноте. Фантастически запутанные, они раскаленными прутьями обвивают тебя
и душат; с быстротою сновидений в разгоряченном мозгу возникают, сменяя друг
друга, чудовищныекошмары.Опозореннавсюжизнь, думаля,изгнаниз
общества, осмеян товарищами, знакомыми, всем городом. Никогда уже не смогу я
покинуть этукомнату, не осмелюсьвыйтина улицуизстрахаповстречать
кого-либо изтех, кто знаето моем преступлении (ибовту ночь,когда я
испыталпервуюдушевнуютревогу,мояоплошностьпредставляласьмне
преступной,асамяказалсясебегонимымизатравленнымвсеобщими
насмешками). Наконец я забылсянеглубоким, поверхностным сном, но лихорадка
кошмаровпродолжаласьиво сне.Едва яраскрываюглаза, как снова вижу
разгневанное детское лицо, дрожащие губы, судорожно вцепившиеся в край стола
руки, слышу стук падающих деревяшек, только теперь поняв,чтотобылиее
костыли,и мне,охваченному безумнымстрахом, мерещится,что открывается
дверьи ееотец-черныйсюртук, белаяманишка, золотыеочки,жидкая
козлиная бородка - подходит кмоей кровати. В страхе вскакиваю я с постели.
И покая глазею в зеркало на свое вспотевшее от страха лицо, меня обуревает
желание дать по морде болвану, который таращится на меня.
Однако, на мое счастье, уже наступил день; в коридоре громыхают тяжелые
шаги,внизу намостовой тарахтят повозки.