Рассказсвой господин "при
ком-то"сопровождал массой подробностей(я ихздесь опускаю) и то идело
выражал безмерноеизумление по поводу того, что я никогда не слышал об этом
выдающемсячеловеке,которомуимператорКарлсамоличновручилвысшую
австрийскую военную награду.
Невольно поддавшисьискушению, я взглянул на соседний столик, чтобыс
двухметровойдистанцииувидеть героя, отмеченного печатьюистории.Ноя
встретил твердый, недовольный взгляд,который словно говорил: "Этот тип уже
что-то наплел тебе? Нечего на меняглазеть". И, не скрывая своей неприязни,
ротмистр резко передвинул стул и уселся к нам спиной. Несколько смущенный, я
отвернулсяи сэтойминутыизбегалдажекраешкомглаза смотреть в его
сторону.
Вскорея распрощалсясмоим усердным сплетником.Привыходеяне
преминулотметитьпросебя,что он уже успел перебраться к своему герою:
видимо, не терпелось поскорее доложитьему обо мне, как он докладывал мне о
нем.
Вот, собственно,ивсе. Я быскоропозабылэту мимолетнуювстречу
взглядов,нослучаюбылоугодно,чтобы на следующийденьвнебольшом
обществе я оказался лицом к лицу с неприступным ротмистром.Всмокингеон
выглядел еще более эффектно и элегантно, нежеливчера в костюме спортивного
покроя. Узнавдруг друга,мыоба постаралисьскрытьневольнуюусмешку,
словно два заговорщика, оберегающиеот посторонних тайну,известную только
им.Вероятно, воспоминание о вчерашнемнезадачливом сводникев одинаковой
мере раздражало и забавляло насобоих. Сначаламы избегали говорить друг с
другом, что, впрочем, все равно не удалосьбы, поскольку вокругразгорелся
жаркий спор.
Предмет этого спора можно легкоугадать, если я упомяну, чтоонимел
место в1938 году. Будущиелетописцыустановят,что в1938 году почти в
каждом разговоре- вкакойбыизстран нашей испуганнойЕвропыонни
происходил- преобладали догадки о том,бытьили не быть новой войне. При
каждой встрече люди, как одержимые, возвращались к этой теме, ипоройдаже
казалось, будто не они, пытаясь избавитьсяотобуявшего их страха, делятся
своими опасениями и надеждами, а самаатмосфера, взбудораженная, насыщенная
скрытой тревогой, стремится разрядить в словах накопившееся напряжение.
Дискуссию открыл хозяин дома, адвокат по профессии и большой спорщик.
Общеизвестнымиаргументамионпытался доказатьобщеизвестнуючушь,
будто нашепоколение, ужеиспытавшееоднувойну, непозволит таклегко
втянуть себя в новую; едва объявят мобилизацию, как штыкибудут повернуты в
обратную сторону - уж кто-кто,а старые фронтовики вроде него хорошо знают,
что их ждет.
В тот самый час,когдасотни, тысячи фабрикзанимались производством
взрывчатыхвеществ и ядовитыхгазов, онсбрасывал сосчетоввозможность
новой войны стой же небрежнойлегкостью,с какойстряхивалпепел своей
сигареты.
Его апломб вывел меня из терпения. Не всегда следует принимать желаемое
задействительное,весьмарешительновозразиляему.Ведомстваи
организации, управляющие военноймашиной, тоже не дремали. И пока мы тешили
себя иллюзиями, они сполна использовали мирное время, чтобы заранее привести
массы, так сказать,вбоевуюготовность. Если уже сейчас,в мирныедни,
всеобщеераболепствоблагодарясамоновейшимметодам пропагандыдостигло
невероятныхразмеров,товминуту, когдапорадиопрозвучит приказо
мобилизации- надосмотреть правдев глаза, - ни окаком сопротивлении и
думатьнечего. Человек всего лишь песчинка, и в наши дни его воля вообще не
принимается в расчет.
Разумеется, всебылипротив меня, ибо люди,как известно,склонны к
самоуспокоению, они пытаютсязаглушить в себе сознание опасности, объявляя,
что еене существует вовсе. К тому же в соседнейкомнате нас ждал роскошно
сервированныйстол,иприподобныхобстоятельствахмоевозмущение
неоправданным оптимизмом казалось особенно неуместным.
Неожиданно за меня вступился кавалер ордена Марии-Терезии, как раз тот,
в ком я ошибочно предполагал противника.
- Это чистейший абсурд, - горячо заговорил он, - в наше время придавать
значениежеланию или нежеланию человеческогоматериала,ведьвгрядущей
войне, где в основном предстоит действовать машинам, человек станет не более
как придаткомк ним. Еще в прошлую войнунафронтемне редко встречались
люди, которыебезоговорочнопринималиили безоговорочноотвергали войну.
Большинство насподхватило, как пыль ветром, и закружилов общем вихре. И,
пожалуй, тех, кто пошел на войну, убегая от жизни, было больше, чем тех, кто
спасался от войны.
Я с изумлениемслушалего,захваченный прежде всего страстностью,с
которой он говорил:
-Не будем обманыватьсебя. Начнисьсейчас вербовка добровольцевна
какую-нибудьэкзотическую войну- скажем, вПолинезии или влюбом уголке
Африки, - и найдутся тысячи, десятки тысяч, которые ринутся до первому зову,
сами толком не знаяпочему - то ли из стремлений убежать от самихсебя, то
ли внадежде избавитьсяотбезрадостной жизни. Вероятностьсопротивления
войне яоцениваюнемногим выше нуля. Чтобы в одиночку сопротивляться целой
организации, требуется нечто большее, чем готовность плыть по течению- для
этогонужно личное мужество,авнаш век организации имеханизацииэто
качествоотмирает. Ввойну я сталкивалсяпочтиисключительно сявлением
массовогомужества, мужествав строю;оказалось, что за нимскрываются -
еслиразглядыватьего в увеличительное стекло - самые неожиданные стимулы:
многотщеславия, много легкомыслия идажескуки, но прежде всего - страх.
Да,да!Боязньотстать,боязньбытьосмеянным,боязньдействовать
самостоятельнои, главнымобразом,боязньпротивостоятьобщемупорыву;
большинство из тех,когосчиталинафронтехрабрецами, былимнелично
известныи тогда ипотом,в гражданскойжизни,каквесьма сомнительные
герои.