Пожалуйста, не думайте, -добавил он, вежливообращаяськ хозяину,
состроившему кислую мину, - что я делаю исключение для себя.
Мнепонравилось, как он говорил, и я уже собрался было подойти к нему,
но тут хозяйка дома пригласила гостей к столу, и, так как нас усадили далеко
друг от друга, нам не удалось побеседовать за ужином. Только когда все стали
расходиться, мы столкнулись а прихожей.
-Мне кажется, - сказал он, улыбнувшись,- что нашобщий покровитель
уже заочно представил нас друг другу.
Я тоже улыбнулся:
- И весьма обстоятельно.
- Наверно, изображал меня этаким Ахиллесомихвастался моиморденом,
как своим?
- Что-то в этом роде.
- Да. Им он чертовски гордится - так же, как и вашими книгами.
-Чудак! Но бывают и хуже.Может быть, пройдемся немного вместе, если
вы ничего не имеете против?
Мы вышли. Сделав несколько шагов, он заговорил:
-Неподумайте, чтоя рисуюсь,но, действительно, ничто мне такне
мешало все эти годы, какорден Марии-Терезии- слишкомужон бросается в
глаза. Конечно, по совести говоря,когда мне повесили егона грудь там, на
фронте,уменяголовапошлакругом.Ведь,вконце концов, еслитебя
воспиталисолдатомитыещевкадетскомкорпусенаслышалсяобэтом
легендарномордене,которыйвкаждуювойнудостается,бытьможет,
какому-нибудь десятку людей, то он и в самом деле кажется звездой, упавшей с
неба.Да, для двадцативосьмилетнего парняэто кое-чтозначит.Вытолько
представьтесебе: стоишь перед строем, всесмотрят, какутебя нагруди
вдругчто-тозасверкало,будтомаленькоесолнце,аегонедосягаемое
величество, сам император, на глазах увсех поздравляет тебя, пожимая руку!
Но, видите ли, эта награда имела смысл изначение тольков нашем армейском
мире.Когда же война кончилась,мне показалось смешным ходить весь остаток
жизнисярлыкомгероятолькопотому, чтооднажды,всегокаких-нибудь
двадцать минут,ябыл по-настоящему храбр,но, наверно, нехрабрее,чем
тысячидругих;простомне выпалосчастье бытьзамеченным и - чтосамое
удивительное - вернутьсяживым. Ужечерезгодмне осточертело изображать
ходячий монумент и смотреть, как люди из-за кусочка металла на груди взирают
на меня с благоговением; меня раздражало постоянное внимание к моей персоне,
этои послужило одной изпричин того,что я оченьскоро послеокончания
войны ушел из армии.
Он немного ускорил шаг.
- Я сказал: одной из причин, главнаяжебыла иного порядка,личного,
она вам, пожалуй, будет еще понятнее. Главная причина заключалась в том, что
я сам слишкомсомневалсяв своемправеназываться героем,-вовсяком
случае, в своем героизме.Я-то лучше всяких зевакзнал, чтоэтиморденом
прикрывается человек,меньше всего похожий на героя, скореенаоборот -он
один из тех, кто очертяголову ринулся в войну толькопотому, что попалв
отчаянноеположение;этобылидезертиры,сбежавшиеотличной
ответственности,анегероипатриотическогодолга.
- Я сказал: одной из причин, главнаяжебыла иного порядка,личного,
она вам, пожалуй, будет еще понятнее. Главная причина заключалась в том, что
я сам слишкомсомневалсяв своемправеназываться героем,-вовсяком
случае, в своем героизме.Я-то лучше всяких зевакзнал, чтоэтиморденом
прикрывается человек,меньше всего похожий на героя, скореенаоборот -он
один из тех, кто очертяголову ринулся в войну толькопотому, что попалв
отчаянноеположение;этобылидезертиры,сбежавшиеотличной
ответственности,анегероипатриотическогодолга.Незнаю,каквы,
писатели,смотритенаэто,ноличномнеореолсвятостикажется
противоестественными невыносимым, и я испытываю огромное облегчение, с тех
пор как избавился от необходимости ежедневно демонстрировать на мундире свою
героическуюбиографию. Меня и по сей день злит, когда кто-нибудь занимается
раскопками моей былой славы;признаться,вчера я чуть неподошел к вашему
столику,чтобыотругатьэтогоболтуна, похвалявшегося мною. Почтительный
взгляд,который вы бросили в мою сторону,весьвечерне давал мне покоя,
больше всегомне хотелось тут жеопровергнуть его болтовню и заставить вас
выслушать,какой кривой дорожкойя, собственно, пришел к своему геройству.
Это довольно странная история, во всякомслучае,она показалабы вам, что
иной размужество-этослабостьнавыворот.Впрочем,я мог бывполне
откровенно рассказать вам ее. О том, каким ты был четверть века назад, можно
говоритьтак,словно этокасаетсякого-то другого.Располагаетеливы
временем, чтобы выслушать меня? И не покажется ли вам это скучным?
Разумеется, я располагал временем; в ту ночьмыеще долго бродилипо
опустевшим улицам. Встречались мы и в последующие дни.
Передавая егорассказ,яизмениллишьнемногое:"гусаров"назвал
"уланами",предусмотрительно изменил расположение гарнизонов и, уж конечно,
нестал упоминатьнастоящиеимена.Нонигде янеприсочинил чего-либо
существенного и вот теперь предоставляю слово самому рассказчику.
Все началось сдосаднойнеловкости, снечаянной оплошности,с gaffe
[бестактного поступка (фр.)],какговорятфранцузы.Правда,япоспешил
загладитьсвойпромах,нокогдаслишкомторопишьсяпочинитьвчасах
какое-нибудь колесико, тообычнопортишь весь механизм. Дажеспустя много
лет я так и не могу понять, где кончалась моя неловкость иначиналась вина.
Вероятно, я этого никогда не узнаю.
Мне было тогда двадцать пять лет. Я служил в чинелейтенантав Н-ском
уланском полку. Не скажу, чтобы я испытывал особое влечение или чувствовал в
себе призвание к военной службе. Ноесли всемье австрийского чиновника за
скудным столом сидят две девочки и четверо вечно голодных мальчуганов, то их
не очень расспрашивают о наклонностях, а поскорее пристраивают к делу, чтобы
они неслишкомзасиживалисьвродительском гнезде.