С минуту графиня Сабинасмотрелана
огонь, затем возобновила прерванный разговор:
- Я видела в прошлом году прусского короля в Бадене. Он еще оченьбодр
для своих лет.
- Его будет сопровождать граф Бисмарк, - сказала г-жа Дю Жонкуа. - Вы с
ним знакомы? Я завтракала с ним у моего брата, - о, давно,когдаБисмарк
был в Париже в качестве представителя Пруссии... Немогупонять,почему
этот человек пользуется таким успехом.
- Отчего же? - спросила г-жа Шантро.
- Право,незнаю...каквамсказать...Онмнененравится.Он
производит впечатление грубого и невоспитанного человека. А, кроме того, я
нахожу, что он не умен.
Тоща все заговорили о Бисмарке. Мнения разделились. Вандевр былсним
знаком и утверждал, что он и в картишки сыграть и выпить умеет.Вразгар
спора отворилась дверь, и появился Гектор де Ла Фалуаз.Занимследовал
Фошри, который подошел к графине и, поклонившись, сказал:
- Графиня, я вспомнил ваше любезное приглашение...
Она ответила улыбкой и сказала ему несколько ласковых слов.
Поздоровавшись с графом, журналист в первуюминутупочувствовалсебя
неловко в этой гостиной, где оннезаметилникогоиззнакомых,кроме
Штейнера. Но тут к нему подошел Вандеври, узнав его, пожал ему руку. Фошри
обрадовалсявстречеисразупочувствовалпотребностьобменяться
впечатлениями, отвел его в сторону, тихо говоря:
- Это состоится завтра. Вы будете?
- Еще бы!
- В двенадцать ночи, у нее.
- Знаю, знаю... Я приеду с Бланш.
Он хотел отойти к дамам, собираясь привестиновыйаргументвпользу
Бисмарка, но Фошри удержал его.
- Вы ни за что не догадаетесь, кого она поручила мне пригласить.
И Фошри легким кивком головы указал на графа Мюффа, обсуждавшего в этот
момент с депутатом и Штейнером одну из статей бюджета.
- Неможетбыть!-проговорилВандевр,которогоэтоизвестиеи
ошеломило и позабавило.
- Честное слово! Мне пришлось клятвенно обещать,чтояегоприведу.
Отчасти из-за этого я и пришел сюда.
Оба тихо засмеялись, и Вандевр поспешно вернулся к дамам, воскликнув:
- А я, напротив, утверждаю, что Бисмарк оченьостроумен.Давотвам
доказательство: однажды вечером он при мне очень удачно сострил...
Между тем Ла Фалуаз, услышав кое-что изэтогоразговора,смотрелна
Фошри в надежде получить объяснение; но егонепоследовало.Окомшла
речь? Что собирались делать на следующий день в полночь? И ЛаФалуазуже
не отставал от кузена. Тот уселся. Фошри питал особыйинтерескграфине
Сабине. Ее имя часто произносилось в его присутствии,онзнал,чтоона
вышла замуж семнадцати лет, и теперь ей должно быть тридцать четырегода;
со времени своего замужества она вела замкнутыйобразжизнивобществе
мужа и свекрови. В свете одни считали ее благочестивой и холодной,другие
жалели, вспоминая веселый смех ибольшиепламенныеглазаюнойСабины,
когдаонаещенежилавзапертивэтомстаринномособняке.
Фошри
разглядывал ее, и его брало раздумье. Его покойный друг, капитан,недавно
скончавшийся в Мексике, в канун своего отъезда из Франции сделал ему после
обеда одно из тех откровенных признаний,которыемогутвырватьсяпорой
даже у самых скрытых людей. Но у Фошри осталось лишь смутноевоспоминание
об этом разговоре: в тот вечер они за обедом изрядно выпили. И,глядяна
графиню в этой старинной гостиной, спокойно улыбавшуюся, одетую вчерное,
он подвергал сомнению признания своего друга. Стоявшаяпозадинеелампа
освещала тонкий профиль этой полной брюнетки, и только немного крупный рот
говорил о какой-то надменной чувственности.
- И чего имдалсяБисмарк!-проворчалЛаФалуаз,которыйжелал
прослыть человеком, скучающим в обществе.-Тоскасмертельная.Чтоза
странная пришла тебе фантазия приехать сюда!
Фошри вдруг спросил:
- Скажи-ка, у графини нет любовника?
- Ну, что ты! Конечно, нет,-пробормоталявносбитыйстолкуЛа
Фалуаз. - Забыл ты, что ли, где находишься?
Потом Ла Фалуазсообразил,чтоегонегодованиесвидетельствуетоб
отсутствии светского шика, и прибавил, развалясь на диване:
- Право, я хоть и отрицаю, но, в сущности, не знаю сам... Тутвертится
молоденький Фукармон, на которого натыкаешься во всех углах. Но,конечно,
здесь видали и других, почище его. Мне-то наплевать...Вернолишьодно:
если графиня и развлекается любовнымиинтрижками,тоделаетэтоочень
ловко, об этом ничего неслышно, никто о ней не говорит ничего худого.
И, недожидаясьрасспросовФошри,онрассказалвсе,чтознало
семействеМюффа.Дамыпродолжалиразговариватьукамина,акузены
беседовали вполголоса; и, глядя на этих молодых людей в белых перчаткахи
галстуках, можно было подумать,чтоониобсуждаюткакой-нибудьважный
вопрос в самых изысканных выражениях.Итак,говорилЛаФалуаз,мамаша
Мюффа, которую он прекрасно знал, была несносная старуха, вечно возившаяся
с попами,ктомужечванливаяиоченьвысокомерная,ивсевокруг
склонялосьпередней.ЧтожекасаетсяМюффа,онпоследнийотпрыск
генерала, возведенного в графское достоинствоНаполеономI,ипоэтому,
естественно, он вошел в милость после 2 декабря. Мюффа тоже не из веселых,
но слыветвесьмачестнымипрямымчеловеком.Привсемтомунего
невероятно устарелые взгляды и такое преувеличенное представление освоей
роли при дворе, о своих достоинствах и добродетелях, что к немупрямоне
подступись. Это прекрасное воспитаниеМюффаполучилотмамаши:каждый
день, точно на исповеди, никаких вольностей, полное отречение отрадостей
молодости. Он ходил в церковь и был религиозен до исступления, донервных
припадков, похожихнаприступыбелойгорячки.Наконец,вдовершение
характеристики графа, Ла Фалуаз шепнул что-то кузену на ухо.
- Не может быть!
- Честное слово, меня уверяли, что это правда.