– Наверняка лучший выход – явиться к ним и честно ответить на все вопросы.
– Это лучший выход, если вы невиновны, – ответил он, улыбаясь. – Увы, я сделал именно то, в чем меня подозревают.
Он сделал паузу.
– Мне в самом деле очень не хочется причинять вам такие неудобства, Леонардо, но это всего на несколько часов. Как только снаружи стемнеет, я от них без труда ускользну.
– Вы кого‑нибудь убили? – спросил я, отодвигаясь от него.
– Ну что вы, нет! Я не убийца, я всего лишь предприимчивый человек.
Неожиданно мне в голову пришла новая мысль.
– А картина – она краденая?
– Никогда не стал бы красть такую ординарную вещь, – ответил он. – Весьма банально написана, знаете ли.
– Но вы крадете картины?
Он отхлебнул из бокала и взглянул на меня так, словно я его забавлял.
– Я уже начинаю чувствовать себя музейным вором, Леонардо.
– А на самом деле?
– Нет.
– Постойте, – сказал я с некоторым облегчением, но все еще готовый броситься наутек, если понадобится. – Мне показалось, что вы в некотором роде несете ответственность за закрытие художественного музея.
– Несу, – спокойно ответил он.
– И вы еще говорите, что вы не музейный вор!
– Музейный вор – слишком узкое определение. Я краду и драгоценности, и прочие красивые вещи.
Он помолчал.
– Я предпочитаю считать себя мастером преступных дел. Звучит гораздо профессиональнее.
– Почему вы мне это рассказываете? – спросил я.
– Потому что я навязался к вам в гости, – ответил он. – И потому, что на Шарлемане инопланетянин не может свидетельствовать против человека.
– Но я могу сообщить полиции то, что знаю.
Он пожал плечами.
– Они и так знают, что я сделал. А доказать – совсем другой вопрос, – тут он мне улыбнулся. – Кроме того, мы ведь собираемся стать друзьями, а поступить так было бы решительно не по‑дружески.
– Я не могу стать другом вора, – твердо сказал я.
– Еще как можете. Я, в общем‑то, очень симпатичный парень. Более того, это мой капитал. Без этого мне было бы гораздо труднее работать по профессии.
– Но зачем вообще быть вором?
– В этом виноваты мои родители. Я лично считаю себя не столько вором, сколько ограбленным.
– И какое отношение имеют к этому ваши родители?
– Они растратили слишком много денег.
Он осушил бокал и откинулся в кресле.
– Видите ли, семья Хитов была богатой на протяжении стольких поколений, что даже трудно себе представить, и конечно, никто из Хитов не опустится до того, чтобы работать ради куска хлеба. Мое воспитание научило меня только одному – как промотать семейное состояние, и представьте мое разочарование, когда оказалось, что из‑за папиных увлечений женщинами и маминой страсти к азартным играм проматывать мне уже нечего.
Он сделал паузу.
– Я был совершенно неприспособлен даже для самой непритязательной работы – но у меня прекрасно развитый и изысканно воспитанный вкус, если позволите… и поскольку меня научили ожидать от жизни определенных удовольствий, то вполне естественно, что судьба привела меня в профессию, к которой я подхожу по характеру.
– Что же в вашем характере подходит к занятию вора? – спросил я.
– Как всех испорченных детей, меня, естественно, научили не заботиться ни о ком, кроме себя, – ответил он. – Если бы я уважал права других, я бы каждый раз, занимаясь своим ремеслом, переживал чудовищный моральный конфликт.
К счастью, я не страдаю от подобных приступов.
Кстати, не будь таких, как я, в страховой отрасли вскоре наступил бы серьезный спад, так что в некотором роде я даже способствую развитию экономики.
– Я слыхал, что в некоторых инопланетных мирах есть воры, – сказал я, – но никогда не ожидал встретить вора, который бы так гордился своей работой.
– Почему же не гордиться тем, что делаешь? Это тоже форма искусства, и вор из меня безусловно лучший, чем художник из Серджио Маллаки.
– Мне кажется, стоит уведомить вас, что у меня нет при себе наличных денег, – сказал я.
– Никогда не краду наличности, – произнес он презрительно. – Слишком легко проследить номера серий.
– Еще легче выследить украденный портрет, – заметил я.
– А! – улыбнулся он. – Но люди тратят наличность. А сокровища искусств держат под семью замками. Фокус в том, чтобы украсть вещь настолько знаменитую, чтобы ее новый владелец никогда не выставил ее на публику. Поэтому я работаю только с коллекционерами и не имею никаких дел с публичными аукционами.
Он замолчал и задумался.
– Конечно, в моем бизнесе я поставляю коллекционерам все, что они хотят, включая честно добытые произведения, и часто действую, как посредник. А иногда, – закончил он, – даже выступаю консультантом, если у клиента слишком много денег и слишком мало вкуса. В таких случаях я обычно устраиваю им покупку вот таких картин.
Он указал на чрезвычайно плохое абстрактное полотно, висевшее над кушеткой.
– Но если вы честно приобрели портрет Маллаки, вы могли бы выставить его на аукцион, – намекнул я.
– Тогда другие заинтересовались бы, почему я не выставляю на аукцион все остальное. Может быть, постоянство – пугало для мелких умишек, но непостоянство имеет тенденцию привлекать внимание полицейских компьютеров.
– Я даже не знаю, стоит ли вообще с вами разговаривать, – сказал я, чувствуя неловкость от того, что покорен его обаянием, и что мои страхи и опасения улетучились. – Вы воплощенная аморальность, распущенность и бесчестье.
– Вы мне льстите, Леонардо, – небрежно заметил он. – Я всего лишь человек, который пользуется подвернувшимся случаем, не более. Если уж на то пошло, вы должны были бы мне посочувствовать – я работаю больше, чем любой Хит за прошедшие пятьсот лет, изо всех сил стараясь восполнить опустошенную семейную казну.
Он замолчал и, как мне показалось, впервые обвел взглядом то, что нас окружало.
– Бог мой, какой ужасный вкус у оформителя! Голые стены были бы лучше этого уродливого металлопокрытия! – он покачал головой. – Держу пари, что в спальне они повесили фривольные гравюры.
– А что вы украли из музея? – спросил я.
– Всего одну работу, – сказал он, пожав плечами. – Подумать только, что полиция так разъярилась из‑за одной‑единственной вещи!
– Смотря, какая вещь, – сказал я.
– Скульптура Мориты, – ответил он.
– Произведение Мориты! – воскликнул я.
Он кивнул, весьма довольный собой.
– Одно из самых модернистских.
– Но ведь полиция наверняка найдет его, обыскав ваш дом!
– Все зависит от того, какой дом они обыщут, – сказал Хит, совершенно не выказывая озабоченности. – У меня их одиннадцать, все оформлены на разные имена, и только три – на Шарлемане. Вы разрешите, я себе еще налью?
Он встал и пошел к бару.
– Вы действительно не хотите со мной выпить?
– Нет.