Но я не знаю, что это на самом деле.
– Вы говорите вздор, Леонардо, – сказал Хит и замолчал. – Давайте я вам ее открою.
– Нет, – сказал я. – Я сам хочу открыть.
– О чем спор? – спросил Венциа, появляясь из камбуза с тарелкой.
Хит пожал плечами.
– Спросите у него, – сказал он, мотнув головой в мою сторону.
– Я не хотел никого из вас беспокоить, – извинился я.
– Отлично, – сказал Венциа. – Тогда откройте эту коробку и будем взлетать.
Я повернулся к Хиту.
– Может быть, вы хотите сначала взлететь? – сказал я. – Посылка подождет.
– Это я не могу ждать, – ответил он. – Вы развели вокруг нее такую таинственность, что я с месте не сдвинусь, пока не откроете.
Я вздохнул и стал разворачивать коробку. Чтобы выполнить эту задачу, мне пришлось принести с камбуза режущее оружие, но наконец, осталось только снять крышку.
– Ну, давайте, – поторопил Хит.
– Сейчас, сейчас, – ответил я.
Я помедлил еще немного, глубоко вздохнул и – открыл коробку. В ту же секунду с моих губ слетел возглас облегчения.
– С вами все в порядке? – спросил Хит.
– Да, друг Валентин, – я был счастлив. – Теперь со мной все в порядке.
Он заглянул в коробку.
– Что происходит? – спросил он. – Здесь всего лишь земля.
– Это от моей Матери Узора, – ответил я.
– Зачем ей присылать вам грязь?
– Это почва со священного поля Дома Крстхъонн, – сказал я.
Венциа утратил интерес к происходящему, и с тарелкой ушел в каюту, которую мы с ним делили.
– Я так полагаю, что это добрый знак? – заметил Хит.
– Да, – ответил я. – Я боялся, что в пакете окажется что‑нибудь другое.
– Что, например?
– Что угодно, но не это, – я помолчал. – Каждый бъйорнн празднует два священных дня, друг Валентин: день, когда был основан его Дом, и день, когда его собственный Узор был принят Домом. Первый праздник отмечался, когда мы летели сюда с Ахерона, второй для меня наступит через тридцать два дня. Теперь вы понимаете?
– Не совсем, – ответил Хит. – Когда у нас праздник, мы дарим друг другу подарки, а не грязь.
– Это не грязь. Это священная земля с места, где родилась Первая Мать Дома Крстхъонн, та, что дала начало потомству с ее точным Узором.
– Вроде святой воды для католика, – заметил Хит.
– Святая вода – просто символ, – ответил я. – Это настоящая земля.
– Что вы собираетесь с ней сделать? – спросил Хит.
– Сначала снова позаимствую у вас режущее оружие.
– Зачем?
– Я пущу себе кровь, чтобы моя плоть слилась со священной землей в знак моей преданности Дому Крстхъонн.
– Вы уверены, что говорите не о самоубийстве? – с подозрением спросил он.
– Нет, друг Валентин, – ответил я. – Это религиозный ритуал.
– Мне казалось, что самоубийство – тоже религиозный ритуал.
– Этот важнее.
– Ладно, – сказал он. – А потом что?
– Потом я покрою свое тело этой землей.
– Предполагаю, что в этом тоже есть какой‑то смысл, – сухо сказал он.
– Это следующий символ моего соединения с первой Матерью, – ответил я.
– И кроме того, я должен спеть три молитвы: одну – к ней, одну – к Дому, и одну – к Матери Всего Сущего.
– И это все?
– Потом я соберу землю и мы ее атомизируем.
– Мне кажется несколько расточительным выбрасывать ее, если уж она такая святая, – предположил Хит.
– Но я оскверню ее прикосновением, – объяснил я. – Поэтому она уже будет не святая, а мирская. Счищая ее с себя, я очищусь на год вперед.
– А что делали ваши соотечественники до того, как у них появились атомизаторы? – спросил Хит.
– Это было и до того, как мы разработали космические полеты. Мы просто возвращали землю на то место, откуда она была взята. Даже в наши дни те из нас, кто остался на Бенитаре II, обычно предпочитают совершать ритуал на месте рождения Первой Матери.
– А женщины вашей расы тоже его совершают? – заинтересованно спросил Хит.
– Нет, – сказал я. – Зачем такой ритуал тем, кто уже чисты и священны?
– А вы у них так, мимо проходили, да?
– Не понял.
– Это несущественно, – он помолчал. – А почему вы так волновались, Леонардо? Что случилось бы, если бы в коробке оказались, скажем, перчатки или конфеты?
– Это значило бы, что я навек отлучен от святых таинств моей расы, – сказал я.
– Я думал, ваша Мать Узора уже отвергла вас.
– Меня отвергли физически. Если бы она не прислала мне святую землю, я был бы изгнан также и духовно. Моя душа обречена была бы одиноко блуждать, всеми покинутая, до конца вечности.
– Ну, теперь мне хотя бы понятен ваш радостный вопль, – заметил Хит. – У этой церемонии есть название?
– Праздник Первой Матери, – ответил я.
– А на день рождения вам пришлют еще одну коробку с грязью?
– Это будет не мой день рождения, – объяснил я, – а день моего Признания. Это радостный праздник.
– Чем он отличается от праздника Первой Матери?
– Когда я на родине, устраивается роскошный пир.
– И все? – удивленно спросил он.
– В сложной церемонии повторяются Клятвы Дому и Семье, и тем самым подтверждается моя верность Дому.
– И как она пришлет вам это? – спросил он со смехом.
– Когда мужчина‑бъйорнн уже не живет на Бенитаре II, единственным символом подтверждения верности остается пир. Моя Мать Узора пришлет мне растения, выращенные на ее собственных полях, и съев их, я тем самым скреплю наши узы.
– Наверное, это совсем не то по сравнению с праздником, который устраивали для вас дома, – заметил Хит.
– Совсем не то, – согласился я. – Но личное счастье не имеет значения. Дом – это все.
– Если вы так считаете.
– А теперь можно позаимствовать режущее орудие, с вашего разрешения? – спросил я.
Он кивнул, прошел на камбуз и тотчас же вернулся с ножиком.
Я вытянул руку над землей Первой Матери и помедлил, прежде чем проколоть палец.
– Вас не расстроит вид крови, друг Валентин? – спросил я – Только моей собственной, – спокойно ответил он.
Я сделал надрез, и моя кровь тонкой струйкой полилась на священную землю.
– Лиловая? – сморщился Хит.
– Не у всех кровь красная, – ответил я.
– Дать вам бинт или что‑то еще?
– Скоро остановится, – уверил я его, и мгновение спустя кровь действительно перестала течь.
– Надеюсь, следующую часть церемонии вы проделаете в сухом душе, – предложил Хит.