– Если вы так обеспокоены сохранностью своей коллекции, то нет необходимости мне ее показывать, – сказал я.
– Нет, есть, – возразил он.
– У вас наверняка есть система охраны, – предположил я, а мой цвет стал насыщеннее от предвкушения знакомства с баснословной частной коллекцией.
– Инопланетянам не впервой обходить систему, рассчитанную на человека.
Он присмотрелся и нахмурился.
– Почему вы без конца меняете цвета?
– Меняется только интенсивность, – пояснил я. – Сам цвет не меняется.
– Отвечайте на вопрос.
– Это непроизвольное выражение эмоционального состояния бъйорннов.
– А что значит именно это выражение? – не унимался он.
– Что я в восторге от возможности увидеть вашу коллекцию, – ответил я. – Надеюсь, усиление моего цвета вас не беспокоит?
– Меня беспокоит все, чего я не понимаю. А полоски? Они тоже меняются?
– Нет, – пояснил я. – Они, как и знак на моем лице, о котором вы упомянули ранее, являются существенными элементами Узора Дома Крстхъонн.
– Что‑то вроде татуировки?
– Да, – солгал я. В конце концов, как объяснить наследственный Узор человеку, презирающему все цвета и узоры, кроме своих собственных?
– И сколько лет вам было, когда вы получили свой узор?
– Я был совсем мал, – честно ответил я.
– Вам его дали, когда вы вошли в Дом Крстхъонн?
– Нет, мистер Аберкромби, – сказал я, стараясь отвечать попроще и по возможности правдивее. – Я стал членом Дома Крстхъонн уже после того, как обрел свой Узор.
– Нечто вроде инициации? – спросил он.
– Не совсем.
Он решил перейти на параллельную тему.
– А ваша жена? У нее тоже – узор?
– Да.
– И на что он похож?
– Вероятно, он очень похож на мой. Я ее до сих пор не видел.
Он моргнул.
– Вы никогда не видели свою жену?
– Нет, мистер Аберкромби.
– Но когда‑нибудь вы ее увидите?
– Конечно, – сказал я. – Как же иначе нам размножаться?
– Черт его знает. Откуда мне знать, как вы размножаетесь?
– Я мог бы вам это объяснить, – предложил я.
– Избавьте меня от подробностей, – сказал он. Черты лица исказились в гримасе.
– Как пожелаете, – ответил я. – Я не хотел вас обидеть. Для Бъйорнна акт размножения – естественная функция, как прием пищи и экскреция.
– Довольно! – рявкнул он. – Я вас звал не затем, чтобы слушать, чем вы занимаетесь в туалете.
– Хорошо, мистер Аберкромби.
– Это отвратительно и противоестественно.
– Жаль, что у вас складывается такое мнение, – сказал я. – Я, наверное, не так выразился.
Он долго смотрел на меня.
– Не очень‑то ты гордый, а?
– Не понимаю вас, мистер Аберкромби.
– Я бы никому не позволил бы говорить со мной так, как я говорю с вами. Я бы плюнул ему в рожу и хлопнул дверью.
– Вы предложили заплатить галерее Клейборн за мои услуги, – объяснил я. – Я навлеку бесчестие на мой Дом, если не исполню свои обязательства со всей добросовестностью.
– Но ты бы с удовольствием мне двинул, правильно? – продолжал он.
– Нет, мистер Аберкромби. Не думаю, чтобы это доставило мне удовольствие.
Не думаю, чтобы это доставило мне удовольствие.
– Господи! – презрительно пробормотал он. – Канфориты, те хоть сражались. Что вы за народ такой?
– Возможно, дело в том, что бъйорнны, в отличие от землян и обитателей Канфора VII, происходят не от плотоядных, и поэтому им не хватает ваших агрессивных свойств.
Он еще посмотрел на меня и пожал плечами.
– Ладно, – заключил он. – Перейдем к делу.
– Значит, мои ответы вас удовлетворили?
– Не совсем. Но я убедился, что у вас духу не хватит меня ограбить, – он встал. – Идите за мной.
– На каком расстоянии? – поинтересовался я, вспомнив строгое требование не подходить близко.
– Заткнитесь и выполняйте, – проворчал он, направляясь к двери.
Он открыл дверь, когда я с ним поравнялся, и я вошел вслед за ним в большую, хорошо освещенную галерею около семидесяти футов длиной и двадцати шириной. На темных деревянных стенах висело около пятидесяти картин и голограмм, все известных авторов.
– Изумительно! – воскликнул я, рассматривая пейзаж Ламотти, из ее позднего лилового периода. – Какая элегантная манера письма!
– Вы знакомы со всеми этими картинами? – спросил он.
– Нет, – признался я. – Многие из них мне неизвестны.
– Но вы знаете этих художников?
Я обвел взглядом галерею.
– Да.
– Три из них – подделки. Укажите, которые.
– Сколько времени вы мне даете? – спросил я.
– Сколько хотите, – он помолчал. – Вы опять сияете.
– Радуюсь профессиональному вызову, – ответил я и тут же интенсивность моей окраски пропала – я сообразил, насколько эгоцентричное выражение себе позволил.
Я прошел по галерее до конца и обратно, останавливаясь перед каждой картиной и голограммой, анализируя их так быстро, как мог. Наконец вернулся к Аберкромби, из осторожности остановившись футах в десяти от него.
– Вы пытались перехитрить меня, мистер Аберкромби, – произнес я с улыбкой. – Здесь четыре поддельных работы.
– Черта с два! Как четыре? – обозлился он.
– Портрет Скарлоса, натюрморт Нгони, голограмма Перкинса и обнаженная Менке – копии.
– Я отдал за Нгони 800 тысяч!
– Значит, вас обманули, – мягко сказал я. – Нгони жил на Нью Кении пять столетий назад, а краске не более трехсот лет.
– Откуда вы знаете?
Я попытался ему объяснить, как бъйорнны анализируют химический состав красок и всевозможные структуры холстов, дерева и электромагнитных панелей, но поскольку человеческий глаз не в состоянии видеть инфракрасный и ультрафиолетовый спектры, это оказалось выше его понимания. Кроме того, ни в одном диалекте не нашлось бы эквивалентных земных терминов, да их просто и не существовало.
– Хорошо, – сказал он. – Я вам верю.
Он задумался ненадолго, потом поднял взгляд.
– Я пошлю картину в Одиссей на экспертизу, и если она не пройдет, мой агент на Нью Кении пожалеет, что родился на свет.
– Я не ошибся относительно трех других?
Он кивнул.
– Могу ли я, таким образом, сделать вывод, что я нахожусь здесь для установления подлинности купленных вами работ, или тех, которые вы собираетесь приобрести?
– Нет, – ответил он. – Я хотел проверить, знаете ли вы свое дело.
И сделав паузу, неохотно добавил:
– Дело вы знаете.
– Благодарю вас, мистер Аберкромби.