Обеимбыло
досадно, что они не могли взять к себе Мари - она пожелала остаться с Пьером
и отцом; впрочем, они без труда общались через низенькуюперегородкукупе.
Да и весь вагон - все пять купе по десяти мест в каждом - представлялсобою
как бы единую движущуюся залу, которую можно было сразуохватитьвзглядом.
Это была настоящаябольничнаяпалата;междуголымижелтымидеревянными
перегородками, под выкрашенным белой краской потолком, царил беспорядок, как
в наскороустроенномпоходномгоспитале:из-подскамеекторчалитазы,
метелки, губки. Вещей в багаж не принимали, поэтому всюду громоздились узлы,
чемоданы, деревянные баулы, шляпные картонки, дорожные мешки - жалкий скарб,
перевязанныйверевками;намедныхкрюкахвисели,покачиваясь,пакеты,
корзины, одежда. Тяжелобольные лежали среди этой ветошинаузкихтюфяках,
занимая по нескольку месткаждый,-громыханиеколесмчавшегосяпоезда
укачивало их; те же, ктомог,сиделимертвенно-бледные,прислонившиськ
перегородкам, подложив под голову подушку. По правилам полагалось,чтобыв
каждомкупеприсутствоваладама-попечительница.ВтораясестраОбщины
успения, Клер Дезанж, находилась на другом конце вагона. Здоровыепаломники
уже вставали, и некоторые даже принялисьзаедуипитье.Одноизкупе
занимали десять женщин, - они сидели,тесноприжавшисьдругкдругу,-
молодые и старые, все одинаковобезобразныеижалкие.Оконнельзябыло
открывать из-за чахоточных больных; ввагонестояладухота;казалось,с
каждым толчком мчавшегося на всехпарахпоездазловониестановилосьвсе
более нестерпимым.
В Жювизи прочли, перебирая четки, молитву. А когда в шесть часов вихрем
промчались мимо станции Бретиньи, сестра Гиацинтаподняласьсместа.Она
руководилачтениеммолитв,ибольшинствопаломниковследилозаих
чередованием по маленькой книжке в синей обложке.
- Angelus, дети мои, - проговориласестраГиацинтасобычнойсвоей
улыбкой,исполненнойматеринскогодобродушия,которомудевичьяюность
придавала особое очарование и нежность.
Затем прочли"Ave".Когдачтениемолитвокончилось,ПьериМари
обратили внимание на двух женщин, сидевших с краю в их купе.Однаизних,
та, что поместилась в ногах у Мари, на вид мещанка, втемномплатье,была
преждевременно увядшей, худенькойблондинкой,леттридцатислишним,с
выцветшими волосами и продолговатым страдальческим лицом, на которомлежала
печать беспомощности и бесконечной тоски; она старалась заниматькакможно
меньше места и не привлекать к себевнимания.Напротивнее,наскамейке
Пьера, сидела другая женщина одних лет с первой,по-видимомумастерица,в
черном чепце, с измученным нуждою и тревогой лицом; на коленяхонадержала
девочку лет семи, такую бледненькую и крошечную, что ей едва можно было дать
четыре года.
Нос уребенказаострился,глаза,обведенныесиневой,были
закрыты, лицо казалось восковым; девочка не могла говорить и только тихонько
стонала, надрывая сердце склонившейся над ней матери.
- Может быть, она съест немного винограду? - робко предложила молчавшая
все время дама. - У меня есть, в корзинке.
- Благодарю вас, сударыня, - ответила мастерица. - Она ничего не ести
только пьет молоко, да и то... я взяла с собой бутылку.
Уступая свойственнойбеднякампотребностиоткровенноизливатьсвое
горе, она рассказала о себе. Еезвалиг-жойБенсен,онапотеряламужа,
золотильщика по профессии, умершего от чахотки. ОставшисьвдвоемсРозой,
которую она обожала, г-жа Венсен дни и ночи шила, чтобы выраститьдочь.Но
вот пришла болезнь. Четырнадцать месяцев г-жа Венсен не спускаетдевочкус
рук, а та с каждым днемвсебольшестрадаетихудеет,совсемистаяла,
бедняжка! Однажды г-жа Венсен, никогдараньшенеходившаявцерковь,с
отчаяния пошла кобеднепомолитьсяовыздоровлениидочери,итамона
услыхала голос,сказавшийей,чтобыонаотвезладевочкувЛурд,где
пресвятая дева смилостивится над нею. Г-жа Венсен никого не знала, неимела
ни малейшего понятия о том, как организуется паломничество,ноеювсецело
овладела одна мысль: работать, накопить денег напоездку,купитьбилети
уехать; она взяла с собой только бутылку молока для ребенка, даже не подумав
о том, что и ей нужен хоть кусок хлеба. У нее осталось всего тридцать су.
- Чем же больна ваша милая крошка? - спросила дама.
- Ах, сударыня, скорее всегоэтозапор...нодокторавсеназывают
по-своему. Сперва у нее немного болел живот, потомонвздулсяиначались
сильные боли, просто плакать хотелось, глядянанее.Теперьживотопал,
только она так; похудела, что ноги больше не носят ее от слабости, и она все
время потеет...
Розазастонала,открывглаза;матьпобледнелаивзволнованно
наклонилась к ней.
- Что с тобой, моя радость, мое сокровище?.. Хочешь пить?
Но девочка уже закрыла затуманившиеся голубые глаза,даженеответив
матери, исновавпалавбеспамятство;оналежаласовсембеленькаяв
белоснежном платьице, - мать пошла на этот излишний расходвнадежде,что
пресвятая дева окажется милостивее к нарядной маленькой больной,одетойво
все белое.
После минутного молчания г-жа Венсен спросила:
- А вы, сударыня, вы ради себя едете в Лурд? Видать, что вы больны.
Но дама смущенно забилась в свой уголок и горестно прошептала:
- Нет, нет! Я не больна...Далбымнебогзаболеть,ябыменьше
страдала!
Она звалась г-жой Маэ, у нее на сердцебылонеисцелимоегоре.После
медового месяца, длившегося целый год, ее муж,жизнерадостныйтолстяк,за
которого она вышла по любви, бросил ее.