- Хорошая сторона всего этого разве что одна: значит, мой так называемый дядюшка тоже обречен?
- Сколько ниточка ни тянется, а все равно оборвется, - сказал Ямиш после минутного раздумья. - По-моему, Кшемень им не удержать, даже если
распродать Магерувку. Кого мне жаль, так это Марыню. Очень славная девушка. Вы, вероятно, не знаете, что два года назад старик вознамерился
продать Кшемень и перебраться в город и отказался от этого не в последнюю очередь благодаря настояниям Марыни. То ли из-за матери, которая тут
покоится, из уважения к ее памяти, то ли чтение на нее так повлияло - в последнее время много говорят и пишут о нашем долге перед землей,
обязанности ее держаться, - но она сделала все от нее зависящее, чтобы не допустить продажи. Бедняжка вообразила: нужно только поусердней
взяться за дело, и все образуется. Отказывает себе во всем ради этого Кшеменя. И когда ниточка оборвется, а оборвется непременно, для нее это
будет страшным ударом. Жалко девочку!
- Вы добрый человек, пан советник! - с присущей ему непосредственностью воскликнул Поланецкий.
Старик улыбнулся.
- Привязался к ней, - я ведь в некотором роде ее наставник по агрономической части. Очень будет ее не хватать.
Поланецкий помолчал, покусывая ус.
- Пусть замуж за кого-нибудь из соседей выходит, - сказал он, - вот и не придется уезжать.
- Замуж... замуж... Не так-то это просто для бесприданницы. Да и где тут у нас женихи? Гонтовский разве что. Он бы женился. Человек,
кстати, неплохой и вовсе не такой ограниченный, как говорят. Но у нее-то чувства нет к нему, а не по любви она замуж не пойдет. К тому же
Ялбжиков - именьице крохотное. А старик еще в голову себе забрал, будто Гонтовские не ровня Плавицким, - тот, кажется, и сам в это уверовал. У
нас ведь, вы знаете, всяк, кому не лень, барина из себя корчит. Один нос дерет оттого, что разбогател, другой - оттого, что разорился: а что ему
остается делать. Люди посмеются, а там, глядишь, и привыкнут. Но не о том речь. Я знаю одно: кто на Марыне женится, приобретет сокровище.
У Поланецкого у самого было такое чувство, даже убеждение. И он, примолкнув, снова стал вспоминать о Марыне, воскрешать в памяти ее образ.
И подумал, что будет тосковать по ней; но тотчас прогнал эту мысль, сказав себе, что такие встречи уже не раз бывали и неизменно забывались. Тем
не менее, когда поезд подходил к Варшаве, он продолжал думать о ней и, выходя на вокзале из вагона, пробормотал сквозь зубы:
- Как нелепо получилось! Как нелепо!
ГЛАВА IV
Первый вечер по возвращении в Варшаву Поланецкий провел у Бигеля, своего компаньона и друга еще со школьной скамьи. Чех по происхождению,
но из давно осевшей в Польше семьи, Бигель еще до объединения с Поланецким держал небольшую торгово-банковскую контору, пользуясь репутацией
осторожного, но чрезвычайно добросовестного и аккуратного дельца. По вхождении же в дело Поланецкого - еще до окончательного возвращения из-за
границы - их торговый дом, значительно расширив свои операции, стал совсем солидной фирмой. Компаньоны превосходно дополняли друг друга. У
Поланецкого, живого и предприимчивого, рождались смелые замыслы, он был дельцом проницательным и дальновидным, а Бигель - превосходным
исполнителем. Поланецкий был незаменим, когда нужно было действовать решительно, припереть кого-нибудь к стенке; когда же требовалась
осмотрительность, терпеливость, уменье обдумать, прикинуть, повернуть так и этак, появлялся на сцене Бигель.
Словом, это были натуры
противоположные, но, может быть, поэтому и крепко дружившие. В делах, правда, главенство принадлежало Поланецкому. Бигель верил в его недюжинные
способности, а несколько идей, поданных Поланецким после вступления в дело и оказавшихся весьма прибыльными, еще больше эту веру укрепили.
Мечтой обоих было сколотить капитал, достаточный, чтобы построить ситценабивную фабрику; технической стороной этого предприятия ведал бы
Поланецкий, а административной - Бигель. Но хотя оба уже были люди состоятельные, до этой цели пока еще было далеко. Нетерпеливый, имевший
широкие связи Поланецкий попытался было после заграницы привлечь “отечественные” капиталы, но столкнулся с общим недоверием. Как ни странно,
фамилия его, раскрывая перед ним все двери, в делах скорее вредила, чем помогала. У тех, к кому он обращался, казалось, не укладывалось в
голове, как это человек их круга, из хорошей семьи, с чисто польской фамилией может заниматься гешефтом. Поначалу это его страшно бесило, и
рассудительному Бигелю долго приходилось ему втолковывать, что недоверие их оправдано, это плод многолетнего и горького опыта. Зная подноготную
разных торгово-промышленных компаний, он называл ему множество имен, от государственного казначея Тизенгаузена и Теллюсов вплоть до директоров
всевозможных земельных банков, которые к земле не имели ровно никакого отношения. “Время еще не приспело, - говорил Бигель, - но оно придет,
вернее, уже наступает. На смену аферистам и дилетантам идут люди сведущие”.
Не лишенный наблюдательности, несмотря на свою горячность, Поланецкий успел сделать немало любопытных открытий в кругах, куда имел доступ
благодаря своим связям. К тому, что он занят делом, все относились в общем с одобрением. О нем отзывались даже с преувеличенной похвалой; но в
этом одобрении слышалась как бы снисходительная нотка. Все подчеркивали, что уважают и считают его деятельность полезной, но не могли отнестись
к ней как к вещи самой естественной и обыкновенной. “Они на меня поглядывают свысока”, - думал Поланецкий и не ошибался. И пришел к заключению,
что, попроси он руки какой-нибудь барышни из так называемого “хорошего” общества, его торговые дела и репутация “коммерсанта” скорее повредили
бы ему, чем помогли, несмотря на всеобщее уважение. Любую из этих девиц выдали бы за него куда охотней, будь у него вместо прибыльного
предприятия обремененное долгами имение или живи он на широкую ногу, проедая проценты с капитала, а то и сам капитал.
После таких наблюдений Поланецкий охладел к светской жизни и в конце концов вовсе перестал бывать в обществе, довольствуясь лишь домом
Бигеля, Эмилии Хвастовской да своей более тесной холостяцкой компанией. Обедал у Francois с Букацким, стариком Васковским и адвокатом Машко,
ведя с ними нескончаемые беседы и споры по разным поводам. Часто ходил в театр и другие публичные места, но в общем вел жизнь довольно
уединенную и все не женился, несмотря на расположение к тому, подкрепляемое доводами рассудка, и достаток.
Поехав почти прямо с вокзала к Бигелям, Поланецкий первым делом излил злость, накопившуюся против “дядюшки”, думая найти в лице хозяина
дома благосклонного и сочувственного слушателя; но Бигель не выразил никакого особого волнения.
- Знаю я этот тип людей, - сказал он. - Да и, по правде говоря, откуда ему взять деньги, если у него их нет? Со всеми этими закладными надо
ангельское терпение иметь. Земля быстро забирает денежки, а отдавать не торопится.