Так вот, я отношусь к этим последним. Привык носить благопристойную личину, она стала
моей второй натурой. Но представь, что идешь с кем-нибудь в страшную жару; тут и самый что ни на есть comme il faut <благовоспитанный (фр.).> не
выдержит и не только сюртук, но и жилет расстегнет... Вот и я позволил себе расстегнуться.
- То есть?
- То есть я просто потрясен, что кто-то мог без памяти влюбиться в мою невесту, в ней ведь все неестественно: и мысли, и движения, и слова
- холодная, чопорная, будто заводная кукла, как ты однажды сказал в сердцах. Так оно и есть, совершенно с тобой согласен. Но я не хочу, чтобы ты
думал обо мне хуже, чем я заслуживаю. Да, я не люблю ее, и моя женитьба - это брак по расчету, такому же трезвому, холодному, как сама невеста.
Влюблен я был в панну Плавицкую, но она меня отвергла. А на Краславской женюсь ради ее состояния. Ты скажешь, это непорядочно, на это я возражу
тебе: тысячи так называемых порядочных людей, которым ты подаешь руку, поступали и поступают так же. И живут, пусть без особых радостей, и
никакой трагедии в этом нет. Сначала хуже, потом получше. Приходит на помощь привычка, сближают прожитые вместе годы, которые приносят что-то
вроде привязанности, дети; так оно и идет, ни шатко ни валко. И таких браков большинство, потому что большинство предпочитает ходить по земле, а
не витать в облаках. Гораздо хуже, если муж, скажем, существо земное, а жена - небесное создание или наоборот, тогда никакое согласие
невозможно. Что до меня, я всю жизнь жилы из себя тянул. Родом я из бедной семьи и не скрываю, что хочу выбиться в люди. Можно бы остаться
безвестным адвокатишкой и только деньги копить, сколотил бы состояние - сыну открыл в жизни дорогу. Но как это не рожденных еще детей любить, я
этого не умею. И потом, сам хочу что-то значить, определенное положение занимать, какое у нас возможно занять, вес иметь в своем кругу. Так вот
и вышло: что адвокат наживет, то grand seigneur <вельможа (фр.).> спустит. Положение, как известно, обязывает. Но мне уже надоело это безденежье
и вечное верченье: там отрежешь, тут залатаешь. Вот почему я и женюсь на панне Краславской, а она, в свой черед, выходит за меня, принимая меня
за того, за кого я себя выдаю, - за важного барина, который балуется адвокатурой... Так что мы квиты с ней, никакого подвоха, обмана тут нет,
или, вернее, оба друг дружку обманываем одинаково. Вот тебе вся правда, можешь, если угодно, меня презирать.
- Клянусь, я никогда не уважал тебя больше, - отвечал Поланецкий. - Кроме чистосердечия, еще и удивительная смелость.
- Благодарю за комплимент, но при чем тут смелость?
- При том, что ты, нисколько не обольщаясь, все-таки женишься на ней.
- Это скорее свидетельствует об уме. Да, я хотел жениться на богатой, но не думай, что взял бы первую попавшуюся! Нет, любезный друг,
вступая в брак с панной Краславской, я знаю, что делаю. У неб масса достоинств, для такого брака поистине неоценимых. Женой она будет
малоприятной: холодной, надутой, даже высокомерной, если ее не приструнить. Зато соблюдение приличий для них с матерью - настоящее
священнодействие, они до тонкостей знают, что “принято”, что “не принято” и вообще все так называемые светские условности. Это во-первых. Во-
вторых, она уж никак не авантюристка по натуре, и хотя совместная жизнь с ней радости не сулит, но не сулит и скандалов. И потом, она во всем
очень педантична, а это немаловажно не только в отношении религиозных обрядов, но и будущих супружеских обязанностей.
Счастья с ней я не узнаю,
зато обрету покой, и, как знать, может, от жизни больше и требовать нельзя. И тебе, друг мой, тоже советую: выбирай жену прежде всего спокойную.
Возлюбленная может быть какая угодно: пикантная, пылкая, романтичная, утонченная. Но в жене, с которой надо жизнь прожить, ищи того, на что
можно опереться: уравновешенности.
- Никогда я тебя глупым не считал, но ты, оказывается, еще умнее, чем я думал.
- Возьми наших женщин, к примеру, из деловых, финансовых кругов. Они воспитываются на французских романах, и знаешь, кем потом становятся в
собственных глазах?
- Представляю более или менее, но с удовольствием послушаю тебя, ты сегодня завидно красноречив.
- Непогрешимыми богинями и судительницами.
- А для мужей?
- Лицемерками и мучительницами.
- Это, пожалуй, больше относится к очень богатой и не имеющей традиций среде. Там - все внешность и туалет, а внутри - не душа, а более или
менее изящный хищный зверек.
- Да, но именно этот мир с его богатством и роскошью, с его забавами и повальным дилетантизмом - художественным, литературным, даже
религиозным, задает тон и всеми дирижирует.
- Нас это пока не коснулось.
- Нас пока еще не очень. Впрочем, бывают и исключения, тем более вне этой среды. Вот хотя бы панна Плавицкая. Какое спокойное, безмятежное
счастье сулит жизнь с такой женщиной, притом очаровательной! Но увы, она не про меня.
- Ай да Машко! В уме твоем, должен признаться, я не сомневался, но пылкости такой не ожидал.
- А как ты думал! Ведь как-никак я в Плавицкую был влюблен, а женюсь вот на Краславской.
Последние слова Машко выговорил чуть ли не со злостью. Наступила минутная пауза.
- Значит, ты отказываешься быть у меня шафером? - спросил он.
- Дай подумать.
- Через три дня я уезжаю.
- Куда?
- В Петербург. По делам. И пробуду там недели две.
- Когда вернусь, дам тебе ответ.
- Ладно. Сегодня же пришлю тебе план дубравы с указанием количества и размера стволов. Главное - пока не платить!
- А я сообщу тебе мои условия.
Машко простился и ушел, вскоре отправился к себе в контору и Поланецкий. Посоветовавшись с Бигелем, он решил сам купить лес, если дело
окажется стоящим. Что-то тянуло его зацепиться как-нибудь за Кшемень - что, он еще не отдавал себе отчета. Вернувшись домой, Поланецкий предался
размышлениям о сказанном Машко про Марыню. Да, Машко прав, жизнь с такой женщиной будет не только безмятежно счастливой, но и полной очарования.
Но при этом он не мог не отметить, что отдает предпочтение скорее вообще типу женщин, к которому принадлежала Марыня, чем ей самой. И стал
уличать себя в явной непоследовательности. С одной стороны, ему до отвращения, даже до злобы претили всякие сердечные узы и привязанности,
которые только стесняют и мучают. При одной мысли об этом он внутренне содрогался. “Хватит! Довольно с меня! - говорил он себе. - Это недуг,
который подрывает здоровье и выбивает из колеи”. Но с другой стороны, он был чуть ли не в претензии на Марыню за то, что она не воспылала к нему
такой нездоровой страстью, а склонна полюбить его скорей из чувства долга.