Хорошо, что он мне довольно безразличен”.
Он, конечно, себя обманывал, стараясь внушить себе нечто прямо противоположное, ибо на самом деле питал самые добрые чувства к Васковскому
и совсем не был равнодушен к его судьбе.
Первое, что он увидел дома, было улыбающееся личико Литки, глядевшее на него с портрета, присланного в его отсутствие Марыней. Поланецкого
это взволновало до глубины души. Он всегда испытывал волнение при воспоминании о девочке или при виде ее карточки. Ему казалось тогда, что
любовь к ней, схороненная в тайниках души, оживает с новой, неслабеющей силой, заливая его волной нежности и печали. И воскресающая эта печаль
причиняла такую острую боль, что он избегал воспоминаний о Литке, как бессознательно избегают боли. Но на этот раз печаль была приятна. Литка
улыбалась ему в свете лампы, словно говоря: “Пан Стах”. А вокруг ее головки на белом паспарту зеленели четыре березки, нарисованные Марыней.
Долго он не сводил глаз с портрета. “Теперь я знаю, в чем счастье, - мелькнуло у него в голове, - оно в детях”. Но тотчас же возразил себе:
“Своих детей я никогда не буду так любить, как эту бедняжечку”.
Вошел слуга и подал ему Марынино письмо, которое принесли вместе с портретом. “Папа просит вас зайти к нам вечером, - писала Марыня. -
Эмилька сегодня перебралась к себе, ей хочется побыть одной. Посылаю фотографию Литки и очень прошу прийти - надо поговорить об Эмильке. Папа
пригласил также пана Бигеля и обещался занять его, так что мы сможем побеседовать спокойно”.
Пробежав письмо, Поланецкий переоделся, почитал немного и отправился к Плавицким.
Бигель уже четверть часа как пришел и играл с Плавицким в пикет; Марыня сидела поодаль у маленького столика с каким-то рукодельем.
Поланецкий, поздоровавшись со всеми, подсел к ней.
- Большое спасибо за фотографию, - сказал он. - Увидел я ее неожиданно, и Литка возникла передо мной, как живая; я долго не мог опомниться.
Вы знаете, такие мгновения - истинное мерило нашего горя, всей глубины которого мы даже не сознаем. Спасибо вам! И за четыре березки тоже... Что
до пани Эмилии, я уже все знаю от Васковского. Но что это - намерение или твердое решение?
- Скорее твердое решение.
- И что вы об этом думаете?
Марыня подняла на него глаза, словно ища поддержки.
- Ей это не под силу, - вымолвила она наконец.
Помолчав, Поланецкий беспомощно развел руками.
- Мы уже говорили с Васковским, - сказал он. - Я накинулся на него, подумав, что это его идея, но он клянется, что непричастен к этому. И
сам стал спрашивать: а какое утешение можно дать ей взамен, и я не нашел ответа. И правда: что ей еще остается в жизни?
- Да, - тихо отозвалась Марыня.
- Думаете, я не знаю, откуда у нее это желание? Она хочет поскорей умереть, но религия не позволяет ей лишить себя жизни. И вот, зная, что
труд этот ей не по силам, именно потому и берется за него.
- Да, - повторила Марыня, низко склоняясь над работой.
Поланецкий видел только ровную ниточку пробора в ее темных волосах. Перед ней стояла коробочка с бисером, которым она расшивала разные
вещицы для благотворительной лотереи, и слезы, смешиваясь с бисеринками, закапали с ее глаз.
- Я все равно вижу, что вы плачете, - сказал Поланецкий.
- Я все равно вижу, что вы плачете, - сказал Поланецкий.
Она подняла заплаканное лицо, словно и не стараясь скрыть от него слезы.
- Эмилька правильно поступает, я знаю, но очень жаль ее!..
Поланецкий, волнуясь и не находя слов, впервые со времени их знакомства поцеловал ей руку. Бисеринки из глаз Марыни посыпались еще чаще, и
она вынуждена была встать и выйти.
Поланецкий подошел к игрокам, как раз когда Плавицкий кисло-сладким тоном говорил своему партнеру:
- Опять рубикон! Нелегко, нелегко. Но вы - представитель нового времени, а я - приверженец старых традиций... и должен быть побежден.
- Какое это имеет отношение к пикету? - невозмутимо отпарировал Бигель.
Вскоре Марыня вернулась, объявив, что чай подан. Глаза у нее слегка покраснели, но лицо было приветливо и спокойно. И после чая, когда
Бигель с Плавицким снова засели за карты, она пустилась с Поланецким в такой тихий и доверительный разговор, какой бывает только между близкими
людьми, которых многое связывает в жизни. И хотя их связывали смерть Литки и горе пани Эмилии, это не мешало Марыниным глазам улыбаться
Поланецкому - печально и вместе с тем радостно.
И поздно вечером, после ухода Поланецкого, он стал для нее в мыслях уже просто “Стахом”.
А сам он впервые после смерти Литки вернулся домой в хорошем настроении. И, расхаживая по комнате, останавливался то и дело перед ее
портретом с четырьмя березками, нарисованными Марыней, и думал, что узы, которыми их соединила Литка, безо всякого вмешательства, а просто сами
собой, как бы некой таинственной силой вещей, становятся с каждым днем все крепче. И пусть прежней, давней охоты упрочить эти узы у него нет,
решимости порвать их, особенно теперь, сразу после Литкиной смерти, тоже не хватает.
Уже ночью занялся он просмотром присланных Машко бумаг. Но не мог сосредоточиться и все делал ошибки в подсчетах, - ему виделась Марыня,
как она сидит с поникшей головой и слезы ее падают в коробочку с бисером. На другой день он купил у Машко лес, кстати, очень выгодно.
ГЛАВА XXII
Через две недели вернулся из Петербурга Машко, довольный удачным оборотом своих дел, и привез важную новость, сообщенную ему, как он
уверял, конфиденциально и пока никому не известную. Прошлый урожай повсеместно был очень плох, и будущий год угрожал быть голодным. Уже сейчас
появлялись зловещие признаки этого, а к весне, с истощением хлебных запасов, бедствие, как легко было предположить, могло стать всеобщим. Ввиду
этого люди сведущие стали поговаривать о возможном запрете на вывоз зерна за границу, - такого рода слухи Машко и привез, утверждая, что они из
самых надежных источников. Это известие произвело на Поланецкого большое впечатление, и он несколько дней провел взаперти с карандашом в руках,
после чего отправился к Бигелю, предложив использовать все наличные деньги, а также кредит для оптовой закупки зерна.
Бигель вначале испугался - но его обыкновенно всякое начинание пугало. Поланецкий, впрочем, не скрыл, что это операция крупного масштаба,
от которой зависит вся их дальнейшая судьба. Полная неудача была маловероятна, зато в случае успеха они сразу становились состоятельными людьми.
Что из-за нехватки зерна цены на него и за границей подскочат, было заранее ясно. Можно было также ожидать, что возможность сделок с
иностранными хлеботорговцами будет ограничена; но это едва ли коснется контрактов, заключенных перед тем.