А вы?
- Да мне редко удается. Я ведь городской житель.
- А у кого ты бываешь? - спросил Плавицкий.
- Почти ни у кого. У пани Эмилии, у Бигеля, моего компаньона, да Васковского, бывшего моего гимназического учителя, большого оригинала, -
вот и все. По делам приходится, конечно, и еще с разными людьми встречаться.
- Никуда не годится, мой мальчик. Молодой человек обязан бывать в обществе, особенно если вхож в него по праву рождения. Ты ведь не
выскочка какой-нибудь, перед тобой все двери открыты. Нет, ты послушай меня. Вот и с Марыней точно такая же история. Два года назад, когда ей
сровнялось восемнадцать, отвез ее на зиму в Варшаву. Просто так это не делается, сам понимаешь, потребовались некоторые затраты и усилия с моей
стороны. И что же? Сидела с пани Эмилией по целым дням и книжки читала. Как родилась дикаркой, так дикаркой и останется. Можете пожать друг
другу руки.
- Вашу руку! - весело воскликнул Поланецкий.
- Нет, по совести - не могу! - засмеялась она. - Потому что было не совсем так. Книжки мы читали, но я часто и выезжала с папой.
Натанцевалась, кажется, на всю жизнь.
- Ну, не зарекайтесь.
- Я не зарекаюсь, но ни капельки не жалею.
- Значит, не сохранилось приятных воспоминаний.
- Одно дело вспоминать, а другое - держать в памяти.
- Что вы этим хотите сказать?
- Память - это как огромный склад, где хранится все прошлое, а воспоминания - крупицы, которые извлекаешь оттуда.
И, словно испугавшись собственной смелости, с какой она пустилась в отвлеченные дефиниции памяти и воспоминаний, Марыня залилась краской.
“Мила и притом неглупа”, - подумал Поланецкий и сказал вслух:
- Вероятно! Мне и в голову не пришло!
И взглянул на нее с симпатией. Смущенная и вместе польщенная похвалой, Марыня и впрямь была мила. Еще сильней она покраснела, когда молодой
человек продолжил самоуверенно:
- Завтра, перед отъездом, надо будет попросить и для меня оставить на складе хотя бы... местечко.
Но тон был шутливый, так что невозможно было обижаться.
- Хорошо, но тогда и я попрошу о том же... - сказала она не без кокетства.
- Ну, в таком случае и зачищу же я на свой склад, придется мне, видно, насовсем том поселиться!
Для недавнего знакомства это было, пожалуй, несколько нескромно, но Плавицкий воскликнул:
- Молодец! Не то что Гонтось, молчит, как воды в рот набрал.
- Я привык руками работать, а не языком, - уныло отозвался молодой человек.
- Тогда бери вилку и ешь.
Поланецкий засмеялся, но Марыня даже не улыбнулась: ей стало жалко Гонтовского, и она заговорила о вещах более доступных.
“Что это, кокетство или доброта?” - спрашивал себя Поланецкий.
Размышления его были прерваны вопросом Плавицкого, вспомнившего, видимо, свою последнюю поездку в Варшаву.
- Скажи, Стах, ты знаешь Букацкого?
- А как же! Ведь он и мне родня, даже еще более близкая.
- Мы чуть не с целым светом в родстве, буквально с целым светом! Букацкий был самым усердным Марыниным кавалером: все вечера подряд с ней
танцевал.
- А теперь в награду отправлен пылиться на склад! - засмеялся Поланецкий. - Хотя этот, положим, не запылится, он так ревностно следит за
собой, вроде вас, дядюшка. Первый франт в Варшаве! Что он поделывает, спрашиваете? Воздухом дышит, то есть выходит или выезжает прогуляться в
хорошую погоду. А вообще он - порядочный оригинал, голова у него совсем по-особенному устроена. Такое замечает, на что другой внимания бы не
обратил. Встречаемся мы как-то после его возвращения из Венеции, спрашиваю, что он видел. “Видел, говорит, плывут по каналу Скьявони пол яичной
скорлупы и пол-лимона; встречаются, сталкиваются друг с дружкой, расходятся, опять сходятся, и вдруг - раз! - лимон оказался в скорлупе, и
дальше поплыли уже вместе. Видишь, что значит гармония!” Вот все его занятия, хотя человек он образованный и большой знаток искусства.
- Говорят, он не без способностей?
- Возможно, только проку от них мало. Типичный небокоптитель. И был бы при этом хоть весел, а то еще вдобавок меланхолик. Да, забыл
сказать: он в пани Эмилию влюблен.
- У Эмилии много бывает гостей? - спросила Марыня.
- Да нет. Я бываю, Васковский, Букацкий, ну, Машко еще, адвокат, - покупкой и продажей имений занимается.
- Ну да, она столько времени Литке уделяет, куда тут принимать гостей.
- Да, Литка, бедняжечка, - вздохнул Поланецкий. - Может, подлечится в Райхенгалле, дай-то бог!
И безработное лицо его омрачилось. Теперь Марыня в свой черед взглянула на него с симпатией. “Да, наверно, он добрый”, - подумала она
опять.
- Машко, Машко... - повторил, как бы про себя, Плавицкий. - Тоже за Марыней увивался. Но не понравился ей. А что до перепродажи имений, при
нынешних жалких ценах...
- По словам Машко, именно сейчас выгодно их покупать.
Между тем обед подошел к концу, и они, перешли в гостиную пить кофе. Плавицкий подшучивал над Гонтовским, что обыкновенно служило у него
признаком хорошего настроения, а молодой человек довольно терпеливо сносил насмешки ради Марыни, но с такой миной, которая ясно говорила: “Кабы
не она, ты бы у меня запел по-другому!” После кофе Плавицкий стал раскладывать пасьянс, а Марыня села за фортепьяно. Играла она не бог весть
как, но было приятно смотреть на ее миловидную головку, которая с такой спокойной грацией вырисовывалась за пюпитром. Около пяти часов Плавицкий
сказал, глянув на часы:
- Что-то Ямиши не едут.
- Приедут, - успокоила его Марыня.
Но с этой минуты он беспрестанно посматривал на часы, восклицая: “Что-то Ямиши не едут!” А около шести объявил замогильным голосом:
- Что-то случилось!
- Горе прямо с ним! - тихо сказала Марыня подошедшему к ней Поланецкому. - Ничего там не случилось, но папа весь вечер будет теперь не в
духе.
У Поланецкого чуть было не вырвалось: выспится, дескать, и завтра опять повеселеет; но, видя неподдельную заботу на лице девушки, он
сказал:
- Насколько мне помнится, это недалеко. Пошлите узнать, что там приключилось.
- Папа, может, послать кого-нибудь к Ямишам?
- Не изволь беспокоиться, - язвительно сказал Плавицкий. - Я поеду сам.
И, позвонив, велел запрягать.