Всю неделю Сандоз работал до изнеможения в мэрии пятого округа; вэтой
дыре он регистрировал акты рождений за скудноежалованьевстопятьдесят
франков; только забота о матери непозволялаемупослатьэтозанятиек
черту. Дюбюш, стремясь как можно скорее начать выплачиватьсвоимродителям
проценты с затраченных на его воспитание сумм,помимоработывАкадемии,
постоянноискалчастногозаработкаукаких-нибудьархитекторов.Клод
благодаря ренте в тысячу франков был свободен, но и ему становилось туговато
к концу месяца, в особенности еслиприходилосьделитьсястоварищами.К
счастью, он начал продавать маленькие полотна, которыепокупалунегоза
десять - двенадцать франковхитрыйторговецпапашаМальгра.Вконце-то
концовКлодпредпочелбыподохнутьсголоду,чемпрофанироватьсвое
искусство, фабрикуя портретыкаких-нибудьбуржуаилималюячтопопало:
изображения святых, ресторанные рекламы, объявленияповивальныхбабок.По
приезде в Париж он снял в тупикеБурдоннеобширнуюмастерскую,потомиз
экономии переехал на Бурбонскую набережную. Он жил здесьдикарем,презирая
все, кроме живописи, порвав с родными, которые раздражали его,рассорившись
стеткой,торговкойколбасойнаЦентральномрынке,отталкивавшейего
грубостью и тупым благополучием; однако вглубинедушионнепереставал
скорбеть о падении матери, которая ходила по рукам и опускалась всенижеи
ниже.
Художник раздраженно окликнул Сандоза:
- Что ты там ерзаешь?
Но Сандоз объявил, что у него свело все мускулы, ивскочилсдивана,
чтобы размять ноги. На десять минут прервали работу. Поболтали о том, о сем.
Клод был в отличном настроении. Когда работа хорошошла,онвдохновлялся,
становился разговорчивым; когда же сознавал, что натура ускользает отнего,
он писал со стиснутыми зубами, в холодном бешенстве. Сандоз, отдохнув, вновь
начал позировать, и художник, не отрываясь от работы, пустился в излияния:
- Как ты думаешь? Ведь дело подвигается, не такли,старина?Позау
тебя лихая, черт побери!.. Ну, кретины! Неужели и эту откажетесьпринятьу
меня! Я-то к себе куда требовательней, чем ониксебе,вэтомможноне
сомневаться! Когда я сдаю картину самому себе, это, знаешь ли,важнее,чем
если бы она предстала перед всеми жюри на свете...Помнишьмоюкартину-
рынок и двамальчугананакучеовощей?..Таквот,язамазалее:не
получилось! Я увяз там, взял задачу не по плечу. Но яещевернуськней,
когда почувствую себя в силах, я такое напишу, что все они обалдеют!
Художник сделал широкий жест, какбырасталкиваятолпу,выдавилна
палитру тюбик голубой краски и засмеялся, спрашивая у Сандоза, какую гримасу
состроил быегопервыйучитель,папашаБелок,однорукийкапитан,уже
четверть века в однойиззалмузеяпреподававшийрисованиемальчуганам
Плассана, если бы он увидел сейчас живопись своего ученика.
Даиздесь,в
Париже, Берту, знаменитый творец"Неронавцирке",чьюмастерскуюКлод
посещал в течение шести месяцев по приезде, твердил ему всевремя,чтоон
никогда ничегонедобьется!КакжалкотеперьКлодуэтихбезвозвратно
потерянных шести месяцев, потраченных на идиотское топтание на одномместе,
на ничтожныеупражненияподруководствомтупоголовогобалбеса!Тожеи
занятия в Лувре! Ужлучшеотрубитьсеберуку,чемвновьпринятьсяза
копирование, которое атрофирует непосредственное восприятие, навсегда лишает
способности видеть живую жизнь. Ведьискусство-этонечтоиное,как
передача своего видения. Разве в конечном счетевсенесводитсяктому,
чтобы посадить перед собой женщину и написать ее так, как чувствуешь?Пусть
это будет пучок моркови,да,пучокморкови!Непосредственновоспринятая
морковь, написанная со свежим чувством,втональностиданногохудожника,
куда значимее, чем всясостряпаннаяпорецептамакадемическаяпачкотня,
которая гроша ломаного не стоит! Настанет день, когда оригинально написанная
морковь сделает переворот вживописи.Вотпоэтому-тотеперьКлодходит
только в свободную мастерскую Бутена, которую этот бывший натурщик держит на
улице Юшет. За двадцать франков там можно писать обнаженную натуру:мужчин,
женщин; можно делать какие угодно наброски; там Клод иногдатакувлекается
работой, что забывает о еде, до изнеможения сражаясь с неподатливой натурой,
сатанея от работы, а всякие маменькины сынкиещесмеютговорить,чтоон
невежественный лентяй, и похваляться перед ним своимизанятиямивстудии,
где они копируют носы и рты под наблюдением учителя.
- Когда один из этих сосунков сумеетпередатьживуюнатурустакой
силой, как я, пусть приходит ко мне, старина, тогда побеседуем!
Концом кисти Клод показал на висевшийнастене,возледвери,этюд,
выполненный в академическойманере.Великолепныйэтотэтюдбылнаписан
мастерски, рядом снимвиселиещепрелестныенаброски:ножкидевочки,
женский живот, - выполненные с таким совершенством, что, глядянаних,вы
чувствовали, как под атласистой кожей переливается живая кровь.КогдаКлод
бывал доволен собой, что случалось очень редко,онсгордостьюлюбовался
этими этюдами,единственными,которыеегоудовлетворяли;именновних
чувствовался большой, чрезвычайно одаренныйхудожник.Ноэтогохудожника
иногда поражало внезапное, необъяснимое бессилие.
Продолжая писать широкими мазками бархатную куртку, Клодсострастной
непримиримостью бичевал все и всех:
- Все эти пачкуны, грошовые мазилы, эти дутые знаменитостиилидураки
или ловкачи, пресмыкающиеся перед тупостью публики! Не найдется среди них ни
одного парня, способного влепить пощечину мещанскому вкусу!.. Вот, например,
старик Энгр, ты ведь знаешь, я плохо перевариваю его осклизлуюживопись,и
все же я признаю его крепким орешком и низко емукланяюсьзато,чтоон
плевал на всех ибылизумительнымрисовальщиком;всехэтихидиотовон
насильно заставил признать себя; а теперьонивоображают,будтопонимают
его.