Сандоз, весь разбитыйотнапряженной
позы, встал с дивана и подошелкнему.Обамолчасмотрелинакартину.
Мужчина в бархатной куртке былполностьюнабросан;рука,опирающаясяна
траву, более законченная, чем все остальное, была очень интереснонаписана,
в красивой, свежей тональности; темное пятноспинымощнодоминировалона
первом плане,создаваяиллюзиюбольшойглубиныкартины,гдемаленькие
силуэты борющихся на солнце женщин отдалились вдрожащемсолнечномсвете,
разлитом по поляне, а основная фигура, обнаженная лежащая женщина, ещеедва
намеченная художником,какбыплылаввоздухе,точносонноевидение;
вожделенная Ева, рождающаяся из земли,сулыбающимсялицомисомкнутыми
ресницами.
- Кстати, как ты назовешь эту картину? - спросил Сандоз.
- Пленэр, - коротко ответил Клод.
Но это название показалось писателю чересчур техничным, ктомужеон
невольно испытывал соблазн ввести немного литературы в живопись.
- Пленэр, это же ничего не обозначает.
- А зачем нужно что-то обозначать?.. Женщины и мужчина отдыхают влесу
на солнце. Разве этогонедостаточно?Право,тутестьвседлясоздания
шедевра.
Запрокинув голову, он прибавил сквозь зубы:
- Будь она проклята! Опять лезет эта чернота! В глазах уменязастрял
треклятый Делакруа! А рука-настоящийКурбе!..Чтоподелаешь,всемы
погрязли в романтической стряпне. Наша юность чересчурбылаеюнапичкана,
вот мы и пропитались насквозь. Надо нам задать хорошую головомойку.
Сандоз безнадежно пожалплечами:онтожеплакался,чтовыроспод
влиянием Гюго и Бальзака. Несмотряниначто,Клодбылоченьдоволен,
нервное возбуждение, вызванное удачной работой, не проходило.Еслибыего
друг уделил ему еще два - три подобных сеанса, повоскресеньям,смужской
фигурой было бы покончено, и не плохо. А на сегодня хватит. Оба шутили,что
обычно он замучивает натурщиков до смерти, отпуская их толькотогда,когда
они свалятся с ног мертвые отусталости.Самхудожникедвадержалсяна
разбитых от долгого стояния ногах, живот ему подвело от голода. Едва кукушка
на часах прокуковала пять раз, Клод кинулся наостаткихлебаиразомих
проглотил. Он разламывал хлеб дрожащими руками иглотал,едвапрожевывая,
как бы не замечая, чтоест,целикомпогруженныйврассматриваниесвоей
картины.
- Пять часов, - сказал Сандоз, потягиваясь.
- Идем обедать. Вот и Дюбюш.
В дверь постучали. Вошел Дюбюш. Это былрослыйбрюнетсправильным,
несколькоодутловатымлицом,наголоостриженный,носгустымиусами.
Поздоровавшись с друзьями,онозадаченноостановилсяпередкартиной.В
глубине души оннепризнавалэтой,выходящейзапределыобщепринятого
живописи: слишком он был уравновешен по натуре и, как примерный ученик, чтил
установленные правила; только давняя дружба удерживалаегооткритических
замечаний.
В
глубине души оннепризнавалэтой,выходящейзапределыобщепринятого
живописи: слишком он был уравновешен по натуре и, как примерный ученик, чтил
установленные правила; только давняя дружба удерживалаегооткритических
замечаний. Но на этот раз он не мог скрыть своего возмущения.
- Уж признавайся! Тебе это не по вкусу? - спросилСандоз,подметивший
чувства приятеля.
- Да нет! Отчего же... Написано очень хорошо... Только...
- Валяй, выкладывай! Что тебе не по душе?
- Только я хочу сказать об этом господине, - онодет,авокругнего
совершенно голые женщины... Такого еще не видывали.
Оба приятеля накинулись на него. Пусть он пойдет вЛуврдапосмотрит
хорошенько, он найдет там сколько угодноподобныхкомпозиций.Чтозначит
вообще "еще не видывали"? Не видывали, так увидят. Не прикажешь лиугождать
вкусам безмозглой публики!
Не смущаясь этим неистовым натиском, Дюбюш спокойно настаивал:
- Публика этого не поймет... Публика найдет, чтоэтосвинство...Да,
именно свинство.
- Пошлый буржуа! - кричал на него совсем вышедший из себя Клод. -Твои
занятия в Академии не прошли даром: из тебя вышел законченный кретин, раньше
ты не был таким дураком!
Подобные нападки на Дюбюша вошли в обычай у его друзей, с техпоркак
онсталпосещатьзанятиявАкадемиихудожеств.Онсдался,несколько
испугавшись того оборота, какой приняла ссора;чтобыпеременитьтему,он
накинулся на преподавателей Академии. Что правда, то правда, всехудожники,
работающие в Академии, настоящие болваны. Архитекторы - другое дело. Ногде
прикажете учиться, если не в Академии? Приходится через это пройти. Придет и
его время, тогда он всем покажет, на что способен.
Дюбюшпроявилстолькореволюционногопыла,чтоСандозсказал
примирительно:
- Хорошо, раз ты признаешь своюнеправоту,покончимсэтимиидем
обедать.
Но Клод, машинально взявшись за кисти, вновьпринялсязаработу.Он
увидел, что теперь, когда господин в курткебылпочтиполностьюнамечен,
фигураженщинытребовалапереработки.Возбужденный,нетерпеливый,он
размашисто обвел ее чертой, чтобы потом соответственно изменить композицию.
- Идем, что ли? - повторил Сандоз.
- Сейчас! Какого черта, кудаторопиться?Подожди,ядолженкое-что
наметить, тогда пойдем.
Сандоз покачал головой, потом осторожно, боясьрастревожитьхудожника
еще больше, начал его уговаривать:
- Напрасно ты так надрываешься, старина!..Тыжеутомлен,чертовски
голоден, чего доброго, еще испортишь картину, как в прошлый раз.
Взбешенный Клод жестом заставил егозамолчать.Этобылоеговечное
несчастье: он не в состоянии был вовремя закончить работу,пьянелотнее,
стремясь, не сходя с места, добиться намеченного результата, доказать самому
себе, что наконец-то из-под его рук появился шедевр.