Собачья жизнь! И никакойперспективы
впереди!
Высоко задрав ноги на подушки, он ожесточенно курил.
Подумать только, курс перспективы, курс начертательной геометрии,курс
стереометрии, курс строительной техники,историяискусства!Скольконадо
измарать бумаги, сделатьвыписок!..Атутещеежемесячныеконкурсыпо
архитектуре, иногда требуется представить эскиз, а иногда и проект.Емуне
доразвлечений,впорууправитьсясовсемэтим:исэкзаменамиис
выполнением заданий... Да к тому же инахлебнадоуспетьзаработать...
Сдохнешь от этого, да и только...
Одна из подушек упала с дивана, Дюбюш подобрал ее ногами.
- И все же мне ещевезет.Сколькомоихтоварищейрыщутвпоисках
заработка и ничего не могут найти! А я, не дальшекакпозавчера,подцепил
архитектора, которыйработаетдлякрупногоподрядчика;дажевообразить
невозможно, до какой степени онневежествен...Этотхамневсостоянии
справиться с простым чертежом; он мне платит двадцать пять су в часзато,
что я выправляю его каракули...Подвернулся-тоонкакразкстати:мать
написала, что сидит на мели. Бедная мать, когда-то я расплачусь с ней!
Дюбюш говорилсамссобой,пережевываясвоиповседневныезаботы,
навязчивые мысли о быстромОбогащении.Сандозинедумалегослушать.
Изнемогая от жары, стремясь вдохнуть побольше воздуха, оноткрылмаленькое
окошко и высунулся на крышу. Наконец он прервал Дюбюша:
- Придешь ко мне обедать в четверг?..Всенашисоберутся:Фажероль,
Магудо, Жори, Ганьер.
Каждый четверг у Сандоза собирались друзья: приходили бывшиесоученики
плассанского коллежа и новые парижские знакомые - их воодушевляла страстьк
искусству, объединяло бунтарское стремление все в нем перестроить.
- В ближайший четверг вряд ли, - ответил Дюбюш. - Янамереваюсьпойти
потанцевать в семейный дом.
- Ты что, вознамерился подцепить приданое?
- А если и так, что тут дурного?
Дюбюш выколотил трубку на ладонь и расхохотался:
- Совсем было забыл, я ведь получил письмо от Пуильо.
- И ты тоже!.. Эк его прорвало! От этого Пуильо нечего большеждать-
крышка ему.
- Почему ты так думаешь? Он наследует дело отца и будет мирножитьда
поживать. Он написал очень разумное письмо, я всегда говорил, что он, хоть и
дурачился больше всех, лучше нас устроит свою жизнь... Уж этот мне Пуильо-
скотина!
Сандоз собрался было ответить, но его прервалиотчаянныеругательства
Клода,которыйвсеэтовремямолчаработали,казалось,незамечал
присутствия друзей.
- К чертям! Опять все погубил... Несомненно, я тупица, никогда я ничего
не достигну!
В отчаянии,совершенноневладеясобой,онкинулсяккартинес
поднятыми кулаками, стремясь продырявить ее.
Друзьяедвауспелиудержать
его. Разве это не ребячество - такподдаватьсягневу?Даонникогдане
простит себе потом, если уничтожит свое творение! Весь дрожа, не проронив ни
слова, Клод устремил накартинупристальный,горящийвзгляд,вкотором
читалось нечеловеческое страдание от сознания своей беспомощности.Нет,он
не способен создать ничего светлого, ничего живого; грудьженщинынаписана
темно, тяжело, он загрязнил эту обожаемую плоть,которуюпредставлялсебе
столь обольстительной; он даже не сумел, какнаметил,переместитьфигуру.
Что с ним такое происходит, вчемпричинаегополнойнесостоятельности?
Может быть, у него какой-нибудь дефектзрения?Чтопарализуетегоруки,
почему он больше не властен над ними? Он впадал в отчаяние при мысли, что им
владеет какой-то неведомый ему наследственный недуг; пока он не проявляется,
художник наслаждается творчеством; когда же недуг вновьовладеваетим,он
уже ни на что не способен доходит до того, что забывает элементарныенавыки
рисования. Каково чувствовать, что все твои способностивнезапнооставляют
тебя, утекают, как кровь из раны, а ты,хотьиопустошенный,по-прежнему
снедаем жаждой творчества; каково чувствовать, что и гордость творчества,и
вожделенная слава, и жизнь - все от тебя утекло!
- Послушай, старина, - заговорил Сандоз, - я вовсенехочупопрекать
тебя, но ведь сейчас уже половина седьмого,имыпрямо-такиподыхаемот
голода... Будь благоразумен, пойдем наконец обедать.
Клод очистил уголок палитры и, выпуская на нее новыекраски,громовым
голосом ответил лишь одно слово:
- Нет!
Втечениедесятиминутниктонепрерывалмолчания:художникв
исступлении бился над своей картиной, друзья же, потрясенные егоотчаянием,
не могли придумать, чемемупомочь.Раздалсястуквдверь,архитектор
кинулся открывать.
- Смотрите-ка! Папаша Мальгра!
Вошел торговец картинами, седовласыйтолстяксбагрово-сизымлицом,
одетый в старый, грязный зеленый сюртук, которыйпридавалемусходствос
извозчиком.
- Я был неподалеку, на набережной, - прохрипел толстяк, - увидел васв
окно и вот зашел...
Он смолк, не получаяответаотКлода,которыйповернулсяксвоей
картине с жестом отчаяния; однако папашу Мальгра нелегко былообескуражить;
он как ни в чем не бывало уставился налитыми кровью глазами на незаконченную
картину и без стеснения высказал свое мнение, уложив еговоднуфразу,в
которой восторг сочетался с иронией:
- Это, я вам доложу, штучка!
Так как все присутствующие продолжали молчать, папаша Мальгра, уверенно
ступая на своих крепких ногах, принялся расхаживать по мастерской, оглядывая
стены.
Папаша Мальгра был хитрюгойи,хотьэтоникакневязалосьсего
внешностью, обладал истинным вкусом и нюхом на хорошую живопись. Никогдане
стал бы он возитьсяспосредственностью,чутьенеизменновлеклоегок
художнику, пусть сейчас и не признанному, но обладающемуиндивидуальностью.