Никогдане
стал бы он возитьсяспосредственностью,чутьенеизменновлеклоегок
художнику, пусть сейчас и не признанному, но обладающемуиндивидуальностью.
Будущее такого художника всегда безошибочно унюхивал пламенеющийносэтого
пьяницы. Торговался он, однако, зверскии,чтобызаполучитьзабесценок
облюбованное им полотно, пускался на дикарские хитрости.Оннегналсяза
чересчур большими барышами - двадцать,самоебольшее,тридцатьпроцентов
вполне удовлетворяли его, - стремясьглавнымобразомкбыстрымоборотам
своего небольшого капитала; он никогда непокупалкартины,еслинезнал
наверняка, что к вечеру сбудет ее кому-нибудь из любителей живописи. Врал он
к томужеартистически.Остановившисьудвери,передэтюдамипериода
мастерской Бутена, выполненными Клодом в академической манере, Мальгра молча
рассматривал их несколько минут, стараясь не показать вида, что егозабрало
за живое. Какой талант, какое чувство жизни у этого чудака, которыйпопусту
тратит время на огромные, никому не нужные полотна! Красивые ножки девочки и
в особенности восхитительный живот женщины прельщали торговца. Ноонзнал,
что это не продается,иужесделалвыбор-маленькийэскиз-уголок
Плассана, сильно и тонко написанный. Притворившись, чтонезамечаетэтого
эскиза, папаша Мальгра как бы случайно подошел к нему и небрежно бросил:
- Что это такое? Один из тех, что вы привезли сЮга?Чересчуружне
обработано... На те два, что я купил, у вас, все еще не нашлось покупателя.
Он продолжал тянуть расплывчатые, нескончаемые фразы:
- Хотите верьте, хотите нет, господин Лантье,продаватьтакиеработы
очень, очень трудно. У меняцелыйскладобразовался,прямошевельнуться
невозможно, того гляди что-нибудь опрокинешь! Надо диву даваться, как яеще
тяну! Распродать бы все это, пока не поздно,атокончишьнабольничной
койке... Не так ли? Вы-то меня знаете, сердце уменякудаширекошелька,
меня так и подмывает оказать услугу талантливым молодым людям вроде вас. Да,
что касается таланта, его у вас хоть отбавляй,янеустаювсемобэтом
твердить. Но что поделаешь? На талант никтоуженеклюет,да,перестали
клевать!
Он разыгрывал искреннее волнение,потом,какбыподдавшисьпорыву,
воскликнул с видом человека, совершающего безумие:
- Не могу я уйти с пустыми руками... Что вы возьмете за этот набросок?
Клод продолжал работать, нервно подергиваясь от раздражения. Он ответил
сухо, не поворачивая головы:
- Двадцать франков.
- Как, двадцать?! Да вы очумели! Раньше-то вы продавали мнеподесять
франков за штуку... Нынче я и того не могу дать, восемь франков и ниодного
су больше!
Обычно художник сдавался беспрекословно, подобный торг оскорблял, мучил
его; к тому же втайне он был не прочь заработать хоть что-нибудь. Но на этот
раз он заупрямился, накинулся с руганью наторговцакартинами,которыйв
ответ начал поносить его, перейдя на "ты",обзываябесталанныммазилойи
неблагодарным сыном.
В конце концовторговецначалдоставатьизкармана
монеты и издали швырять их на стол, как диски для метания. Деньги созвоном
падали на тарелки.
Папаша Мальгра отсчитывал:
- Одна, две, три... Больше ни гроша - слышишь? И так уж я переплатил...
вот три монеты по пять франков - одна лишняя, - тымнееепотомвернешь,
честное слово, при случае я ее стебяудержу...Пятнадцатьфранков!Ну,
дружок, ты еще раскаешься, что так со мной обошелся!
Обессилев,Клоднепрепятствовалемуснятьсостенынабросок.
Мгновение... и, как по волшебству, зеленый сюртук Мальгра поглотил маленькое
полотно. Соскользнуло ли оно в потайной карман, подсунул ли его торговец под
один из реверов - догадаться было невозможно.
Покончив с делом, папашаМальгра,сразууспокоившись,направилсяк
двери, но, как бы раздумав, повернул обратно и самымдружественнымобразом
обратился к Клоду:
- Послушайте, Лантье, мне нужен омар... Вы сейчас меня выпотрошили и не
можете отказать мне вуслуге...Япритащувамомара,вынапишетемне
натюрморт, а за труды съедите омара со своими друзьями... По рукам, что ли?
При этом предложении Сандоз и Дюбюш, которые с интересомнаблюдализа
всемпроисходившим,такипокатилисьсосмеху,даисамторговец
развеселился.Этичудаки-художникиничертанезарабатывают-просто
подыхают с голоду. Что бы только с ними стало, если бы папаша Мальгравремя
от времени не притаскивал им то баранью ножку, то свежую камбалу, тоомара,
испускающего аромат петрушки?
- По рукам, не так ли, Лантье? Я получу своего омара? Спасибо, спасибо.
Вновь он уставился на большую картину со своейнасмешливо-восторженной
улыбкой. Наконец он ушел, повторяя про себя:
- Да, это штучка!
Клодопятьвзялсябылозапалитруикисти,ноногиунего
подкашивались, отяжелевшие руки, не слушаясьего,опускалисьсамисобой.
Воцарилось гробовое молчание, особенно резко ощущавшееся послеперепалкис
торговцем. Ноги не держали художника, он потерянно, ничего не видя,какбы
ослепнув внезапно, смотрел на свое бесформенное творение, повторяя:
- Я не могу больше... не могу... Эта свинья меня доконала!
Кукушка на часах прокуковала семь раз. Художник,снедаемыйтворческой
лихорадкой,проработал,неприсев,восемьчасовкряду,завсевремя
подкрепившисьлишькоркойхлеба.Солнцеужесадилось,тенинаполняли
мастерскую, в этот час дня она всегда выгляделаневыносимогрустно.Когда
солнце заходило, Клоду казалось, в особенности после неудачнойработы,что
никогда больше оно уже не осветит этих стен, что оно навеки унесло с собой и
жизнь и радостную игру красок.
- Идем же! - умолял Сандоз, охваченный братским состраданием.
- Идем, старина! Даже Дюбюш прибавил:
- Завтра тебе будет виднее.