- Идем же! - умолял Сандоз, охваченный братским состраданием.
- Идем, старина! Даже Дюбюш прибавил:
- Завтра тебе будет виднее. Идем обедать...
Клодвсеещеупорствовал.Онкакбыприроскполу,неслыша
дружественных призывов, ожесточенный в своем упорстве. Что может он сделать,
когда его пальцы уже не владеют кистью? Он немогответитьсебенаэтот
вопрос, он знал одно: пусть он ниначтонеспособен,жаждатворчества
переполняет его, доводит до бешенства. Пусть это бессмысленно, он всеравно
будет стоять тут - не сойдет с места.Наконецонрешился,судорога,как
рыдание, сотрясла его тело. Он схватил большой нож с широким лезвием и одним
взмахом, медленно, с силой нажимая нож, соскоблил головуигрудьженщины.
Это уничтожение было как бы убийством: все смешалось, осталось лишьгрязное
месиво. Рядом с мужчиной в бархатной куртке, среди сверкающей зелени, гдев
ослепительном сиянии резвились две маленькие,борющиесяфигурки,небыло
больше обнаженной женщины, она обратилась в обезглавленный обрубок, втруп:
мечта, воплощенная на полотне, выдохлась и умерла.
Потеряв терпение, Сандоз иДюбюшсшумомспускалисьподеревянной
лестнице. Клод бросился за ними следом, спасаясьотсвоегоизуродованного
творения, мучительно страдая, что бросает его втакомвиде,искромсанное,
зияющее раной.
III
Начало следующей недели было катастрофически скверным. Клодомовладели
обычные его сомнения - способен ли он заниматься живописью. В такихслучаях
он уподоблялсяобманутомулюбовнику,который,страдаяотневозможности
разлюбить, осыпаетневернуюоскорблениями;послетрехднейчудовищных,
одиноких терзаний, в четверг он с восьми часов утрасбежализмастерской;
измученный до последней степени, он далсебеклятвуникогдавжизнине
прикасаться к кистям. Во время таких приступовемупомогалотолькоодно:
рассеяться, отвлечься в спорах с товарищами, а главное, бродитьпоПарижу,
бродить до тех пор, пока раскаленный воздух и царящаяповсюдусутолокане
принесут ему забвения.
Был четверг, а по четвергам он всегда обедал у Сандоза,укоторогов
этот день бывало сборище друзей. Но как убитьвремядовечера?Мысльоб
одиночестве, наполненном самоистязанием, приводила его в отчаяние. Немедля
ни минуты, побежал бы он к своему другу, если бытотненаходилсявэто
время на работе. Вспомнил он и оДюбюше,нозаколебался,потомучтоих
старинная дружба с некоторых пор, дала трещину. Клод уженеиспытывалтех
братских чувств, что связывали их когда-то; он знал, что Дюбюш не умен,что
у него теперь появились новые стремления, подспудновраждебныеихдружбе.
Однако куда же пойти? Наконец он решился и отправился наулицуЖакоб,где
архитектор снимал маленькую комнату нашестомэтажегромадногохолодного
дома.
Клод уже поднялся на второйэтаж,когдаконсьержкарезким!голосом
крикнула ему, что господина Дюбюша нет дома, что он даже и не ночевал.
Клод уже поднялся на второйэтаж,когдаконсьержкарезким!голосом
крикнула ему, что господина Дюбюша нет дома, что он даже и не ночевал.Клод
медленно спустился, пораженный невероятнымизвестиемо"очномпохождении
Дюбюша. Да, не везет Клоду! Некоторое время онбродилбесцельно.Науглу
улицы Сены он остановился враздумье,незная,кудаповернуть;тутон
вспомнил рассказы Дюбюша о том, что иногда ему приходится оставаться на ночь
в мастерской Декерсоньера; это происходит накануне сдачи проектов в Академию
художеств. В последнюю ночь ценой чудовищного напряжениястудентыпытались
наверстать упущенное. Клод тут же направился к улице Дю-Фур, гденаходилась
мастерская Декерсоньера. До сих пор он избегалзаходитьтудазаДюбюшем,
опасаясьнасмешек,которымитамобычновстречалипрофанов,иосейчас
одиночество былодлянегострашнееоскорблений;любойценойонхотел
заполучить товарища, чтобы излить ему душу.
Мастерская помещалась в узком закоулкеулицыДю-Фур,позадистарых,
потрескавшихся домов.Нужнобылопройтидвумявонючимидворами,чтобы
попасть в третий, где находилась покосившаяся постройка,похожаянасарай
дляхранениясельскохозяйственногоинвентаря.Этообширноесооружение,
сколоченноеиздосок,закрепленныхштукатуркой,принадлежалонекогда
упаковщику. Снаружи не было видно, что происходитвнутри,таккаксквозь
четыре больших окна, замазанных мелом, можно было разглядеть только потолок,
выбеленный известью.
Открыв дверь, Клод в остолбенении замер на пороге. Глазам его предстало
обширное помещение, где перпендикулярнококнам!стояличетыредлинных,
очень широких стола, по обеим сторонамкоторыхрасположилисьстудентысо
всем своим снаряжением: мокрыми губками, чашечками для размешиваниякрасок,
банками с водой,железнымиподсвечниками,деревяннымиящиками,гдеони
держали белые полотняные блузы, циркулиикраски.Вуглуржавелапечь,
забытая там с прошлой зимы, вокруг нее валялись никем не прибранныеостатки
кокса;вдругомуглувиселгромадныйцинковыйумывальниксдвумя
полотенцами. По стенам этого неряшливого помещения сверху донизу шлиполки,
на которых были нагромождены всевозможные модели и макеты. Под полками висел
целый лес линеек и угольников, еще ниже была навалена куча чертежныхдосок,
связанных подтяжками. Все свободныеместечкинастенахбылиперепачканы
надписями и рисунками, в изобилии разбросанными там и сям,точнонаполях
раскрытой книги. Тут были и карикатуры на товарищей, и непристойные рисунки,
и скабрезные надписи, способные вогнать в краску даже жандарма, и изречения,
и формулы, и адреса. Надо всем доминировалапротокольнолаконичнаяфраза,
начертанная крупными буквами, на самом видном месте:"СедьмогоиюняГоржю
сказал, что ему наплевать на Рим". Подписано: "Годемар".
Появлениехудожникабыловстреченоворчанием,похожимнарык
потревоженныхдикихзверей.