Когда Клод вошел вкомнату,Сандозсидел,склонившисьнадстолом,
погруженный в размышления над исписанной страницей.
- Я тебе помешал?
- Нет, я работаю с самого утра, хватит с меня...Представьсебе,вот
уже целый час янадрываюсь,пытаясьперестроитьнеудавшуюсяфразу;эта
проклятая фраза не давала мне покоя даже во время завтрака.
Художник не мог удержать жеста отчаяния; заметив его мрачность,Сандоз
все понял.
- И с тобой то же самое... Необходимопроветриться.Прогулкаосвежит
нас. Не так ли?
Когда онипроходилимимокухни,Сандозаостановиластарушка,эта
женщина приходила к нему ежедневно помогать по хозяйству, два часаутроми
два часа вечером; только по четвергам она оставаласьнавесьдень,чтобы
приготовить обед.
- Так вы не передумали, - спросила она, - мы подадим ската и жаркоеиз
баранины с картофелем?
- Да, пожалуйста.
- На скольких человек накрывать стол?
- Ну, этого я никогда не знаю... Для началапоставьтепятьприборов,
дальше видно будет. К семи часам обед ведь будет готов?Мыпостараемсяне
опоздать.
Когда они вышли на лестничную площадку, Сандознаминуткузабежалк
матери.Клодждалегоналестнице.Сандозвскоревышелснежной,
растроганной улыбкой, как всегда после свидания с матерью, и приятелимолча
спустились по лестнице. На улицеониостановились,поглядываянаправои
налево, как бы принюхиваясь, откуда ветер дует,послечегонаправилиськ
площади Обсерватории, а оттуда побрели по бульвару Монпарнас.Этобылаих
обычная прогулка;гдебыонинибродили,всегдаихвлеклокшироко
развернувшимсявнешнимбульварам,гдевдостальможнобылослоняться.
Подавленные каждыйсвоимитяготами,онимолчали,новзаимнаяблизость
постепенно их успокаивала. Проходя мимо Западного вокзала, Сандоз предложил:
- Что, если мы зайдем к Магудо, посмотрим, как там у него продвигается?
Я знаю, он разделался сегодня со своими святыми.
- Отлично, - ответил Клод, - идем к Магудо.
Они свернули на улицу Шерш-Миди. Скульптор Магудо снималвнескольких
шагах от бульвара лавочку уразорившейсязеленщицы;онобосновалсятам,
замазав витрину мелом. На этой пустынной широкой улице царили провинциальное
благодушие и мирный монастырский дух. Все воротабылираспахнутынастежь,
открывая целые переплетения глубоких дворов; коровники распространяли теплый
запах унавоженной подстилки; соднойстороныулицытянуласьбесконечная
монастырская стена. Там,зажатаямеждумонастыремилавчонкойторговца
лекарственными травами, находилась бывшая зеленная, обращенная в мастерскую;
на вывеске все еще красовались написанные большимижелтымибуквамислова:
"Фрукты и овощи".
Девчонки, которые прыгали на тротуаре через веревку, чуть несшиблис
ног Клода и Сандоза, к тому же тротуар был загроможден целыми баррикадами из
стульев, на которых восседали местные семьи, так что приятели предпочли идти
помостовой.Подходякмастерской,онизамедлилишагвозлелавочки
лекарственныхтрав.Междудвумявитринами,украшеннымиклистирными
наконечниками, бандажами и всяческими интимными, деликатнымипредметами,у
двери, над которой висели сухие травы, испускавшиерезкиеароматы,стояла
худая брюнетка, перемигиваясь спрохожими;позадинеевтемнотемаячил
профиль маленького, бледного человечка, надрывавшегосяоткашля.Приятели
подтолкнули друг друга локтем, насмешливо переглянувшись, повернулидверную
ручку и вошли в лавочку Магудо.
Довольно большая лавка была почтиполностьюзанятаглинянойглыбой,
колоссальной вакханкой, которая полулежаланаскале.Брусья,которыеее
поддерживали, сгибались под тяжестью этой еще довольно бесформенной массы, у
которой можно было различить лишьгигантскиегрудиибедра,похожиена
башни. Повсюду растекались лужи воды. На полу стояли сочившиеся водойчаны;
один изугловпредставлялсобойсплошноемесивоглины,анаполках,
оставшихся от зеленной, валялись античные слепки,покрытые,точнопеплом,
слоями пыли. Сырость стояла там, как в прачечной, все было пропитано запахом
сырой глины. Нищета мастерской скульптора, полнойгрязи,связаннойсего
профессией,подчеркиваласьтусклым,белесымсветом,проникавшимсквозь
замазанные мелом стекла.
- Смотри-ка, кто пришел! - закричал Магудо, который курил трубкувозле
своей колоссальной скульптуры.
Магудо был маленький, худой человечек со скуластымлицом,вдвадцать
семь лет уже изборожденным морщинами; его спутанныежесткиечерныеволосы
падали на низкий лоб; на желтом, на редкостьнекрасивомлице,улыбаясьс
чарующейнаивностью,сияличистые,прозрачныеглазаребенка.Сын
плассанского каменотеса, он имелусебянародине,наконкурсемузея,
большой успех, после чего ему былаположенаначетырегодастипендияв
восемьсот франков, и он приехал в Париж, как лауреатсвоегогорода.Нов
Париже, среди чужих людей, без поддержки, он несумелпопастьвАкадемию
художеств и, ничего не делая, проедалсвоюстипендию;такимобразом,по
истечении четырех лет, он был вынужден, чтобы заработать на жизнь,наняться
к торговцу статуями святых, у которого он по десяти часов в сутки вырезал из
дерева весь церковный календарь: святых Иосифов, святыхРоховиМагдалин.
Полгода назад, встретившисьсприятелямиизПрованса,онвновьощутил
честолюбивые стремления. Товарищи по пансиону тетушки Жиро,изкоторыхон
былсамымстаршим,весельчакиигорланы,сталитеперьсвирепыми
революционерами от искусства; честолюбие Магудо, подогретое этими одержимыми
художниками,которыепомутилиегоумразмахомсвоихтеорий,приняло
гигантские размеры.