Однаизтакихстатеек,посвященнаякартине
Клода, выставленной у папаши Малыра, вызвала огромныйскандал,потомучто
Жори принес в жертву своему другу всех художников - "любимцев публики"-и
объявил Клода главой новой школы, школы пленэра. ВглубинедушиЖорибыл
оченьпрактичен,иемубылоглубоконаплеватьнавсе,кромесвоих
собственных развлечений; в статьях он всего лишь повторял теории, услышанные
им в компании его друзей.
- Ты знаешь, Магудо, - закричал он, - яиотебенапишустатью,я
прославлю твою женщину!.. Вот это бедра! Если бы можно было за деньгинайти
такие бедра!
Тут же он заговорил о другом:
- Кстати, мойскряга-отецодумался.Онбоится,какбыяегоне
обесчестил, и стал мне высылать по сто франков в месяц: я плачу долги.
- Для долгов ты чересчур рассудителен, - пробормотал, улыбаясь, Сандоз.
В самом деле Жорипроявлялнаследственнуюжадность.Онникогдане
платил женщинам и при своем беспорядочном образе жизни умудрялся прожить без
денег, не делая долгов; эта врожденная способность прожигать жизнь, неимея
ни гроша, сочеталась в нем сдвуличностью,спривычкойколжи,которая
укоренилась в нем вегоханжескойсемье,гдеонприобрелобыкновение,
скрывая свои пороки, врать каждый час, решительно обо всем, даже безвсякой
необходимости.НазамечаниеСандозаонответилсентенциеймудреца,
отягченного жизненным опытом:
- Никто из вас не знает цену деньгам.
Слова его были приняты в штыки. Вот так буржуа! Перебранка была в самом
разгаре, когда послышалось легкое постукивание по стеклу; приятели смолкли.
- В конце концов она слишком надоедлива! - сказал раздраженно Магудо.
- А, так это аптекарша? - спросил Жори. - Пусть войдет, позабавит нас.
Дверь отворилась, инапороге,безприглашения,появиласьгоспожа
Жабуйль, Матильда, как все фамильярноееназывали.Унеебылиплоское,
изможденное лицо, исступленные глаза, обведенные темными кругами, вид жалкий
ипотрепанный,хотяейбыловсеготридцатьлет.Рассказывали,что
отцы-монахи выдали ее замуж за маленького Жабуйля, вдовца, лавочкакоторого
в то время процветала благодаря благочестивой клиентуреквартала.Всамом
Деле,иногдаможнобылозаметитьнеясныесилуэтывсутанах,которые
таинственно маячили в глубине лавочки, благоухавшей ароматамилекарственных
снадобий и ладана. Там царила монастырская сдержанность, елейностьризницы,
хотя в продажебылидалеконесвященныепредметы.Ханжи,входятуда,
шушукались, как в исповедальне, и, бесшумно опуская шприцы в сумки, уходили,
потупивглаза.Вседелоиспортилслухобаборте;впрочем,некоторые
благомыслящие люди полагали, чтоэтобылавсеголишьклевета,пущенная
виноторговцем, помещавшимся напротив Жабуйля.
С тех пор, как вдовецженился
второй раз, дела его пришли в упадок. Даже цветные шары, и те, казалось, по-
тускнели, подвешенные к потолкусухиетравырассыпалисьвпрах,асам
Жабуйль кашлял так, как будто душа у него выворачивалась наизнанку; отнего
остались только кожадакости.И,несмотрянато,чтоМатильдабыла
религиозна, благочестивая клиентура мало-помалу перестала посещатьлавочку,
находя, что ее владелица, не считаясь с умирающим Жабуйлем, чересчурвольно
держит себя с молодыми людьми.
Матильда остановилась на пороге, бегающими глазами шаря по сторонам. От
нее исходил сильный запах целебных трав, которым не только была пропитана ее
одежда, но насыщены и жирные, вечно растрепанные волосы: тут перемешалисьи
приторная сладость мальвы, и терпкость бузины, игоречьревеня,ижгучий
запах мяты, похожий на горячее дыхание, на дыхание самойМатильды,которым
она обволакивала мужчин.
Матильда притворилась удивленной:
- Боже мой! Сколько у вас народа! Яипонятиянеимела,тотчасже
ухожу.
- Хорошо сделаете, - ответил взбешенный Магудо.-Ктомужеясам
сейчас ухожу. Позировать мне вы будете в воскресенье.
Клод, пораженный, смотрел то на Матильду, то на скульптуру Магудо.
- Как! - закричал он. - Неужели ты находишь умадамобразцыподобной
мускулатуры? Черт побери, ты здорово утучнил ее!
Все заливались хохотом, слушая сбивчивые объяснения скульптора:
- Да нет, торс не ее, ноги тоже; всего лишь голова и руки, но онадает
мне некоторое направление, намек - не больше того.
Матильда резким,вызывающимсмехомсмеяласьвместесовсеми.Она
прикрыла за собой дверь и, чувствуя себя какдома,ввосторгеоттакого
количества мужчин, жаднорассматривалаих,терласьобних,каккошка.
Смеясь, она широко открывала похожийначернуюдырурот,вкоторомне
хватало многихзубов;онабылаотталкивающебезобразна-истасканная,
пожелтевшая, костлявая. Жсри, которого она видела впервые,приглянулсяей;
ее соблазняли его каплунья свежесть и многообещающий розовый нос. Она ткнула
еговбоки,чтобыподстрекнуть,сбесцеремонностьюпубличнойдевки
плюхнулась на колени к Магудо.
- Отстань! - отпихнул ее Магудо, вставая. - У меня дела... Не так ли? -
обратился он к остальным. - Ведь нас ждут.
Он прищурил глаза, предвкушая хорошую прогулку. Все подтвердили, что их
ждут,идружнопринялисьпомогатьМагудо,прикрываястарымтряпьем,
смоченным в воде, его глиняную статую.
Матильдапринялапокорный,огорченныйвид,но,по-видимому,не
собиралась уходить. Она совалась всем под ноги, радуясь, когдаеетолкали.
Шэн, переставший работать, застенчивовыглядывализ-засвоегополотнаи
широкораскрытымиглазами,полнымижадноговожделения,воззрилсяна
Матильду.