Шэн, переставший работать, застенчивовыглядывализ-засвоегополотнаи
широкораскрытымиглазами,полнымижадноговожделения,воззрилсяна
Матильду. До сих пор он еще нераскрылрта,нокогдаМагудовыходилв
сопровождении трех приятелей, Шэн решился наконец исвоимглухим,какбы
связанным долгим молчанием голосом произнес:
- Когда ты вернешься?
- Очень поздно. Ешь и ложись спать... Прощай.
Шэн остался вдвоем с Матильдой в лавке, среди груд глины и лужгрязной
воды. Лучи солнца,проникаясквозьзамазанныемеломстекла,беспощадно
обнажали нищенский беспорядок этого жалкого угла.
Клод и Магудо пошли вперед,двоедругихследовализаними;Сандоз
трунил над Жори, утверждая, что тот покорил аптекаршу. Жори отнекивался:
- Да ну тебя, она просто ужасна, да и стара: она нам в материгодится!
У нее пасть старой суки, потерявшей клыки!.. Такая,чегодоброго,отравит
все, что находится у нее в аптеке.
Подобные преувеличения смешили Сандоза. Он пожал плечами.
- Ладно уж, не строй перед нами недотрогу, ты и с худшими имел дело.
- Я! Когда это? Уверен, как только мы вышли, она кинулась на Шэна.Вот
свиньи, представляю себе, что они там вытворяют!
Магудо, казалось,весьпоглощенныйбеседойсКлодом,незакончив
начатой фразы, повернулся к Жори, сказав:
- Плевать я на нее хотел!
И опять возобновил прерванный разговор с Клодом; через несколькошагов
он снова бросил через плечо:
- К тому же Шэн чересчур глуп!
НаэтомпокончилисМатильдой.Четвероприятелей,шагаярядом,
казалось, заняли всю ширинубульвараИнвалидов.Этобылолюбимоеместо
прогулок молодых людей, вся их компания присоединялась к ним иногда на ходу,
тогда их шествие напоминаловыступившуювпоходорду.Этиширокоплечие
двадцатилетние парни как бы завладевали мостовой. Как только онисобирались
вместе, фанфары звучали в их ушах, они мысленно зажималивкулакПарижи
спокойно опускали себе в карман. Они уже не сомневались в победе, не замечая
ни своей рваной обуви, ни поношенной одежды, они бравировали своейнищетой,
полагая, что стоит им только захотеть - и они станут владыкамиПарижа.Они
обливали презрением все, чтонеимелоотношениякискусству:презирали
деньги, презирали общество и в особенности презирали политику.Кчемувся
эта грязь? Это уделоднихслабоумных.Онибылиодушевленывеликолепной
несправедливостью,сознательнымнежеланиемвдуматьсявпотребности
социальнойжизни,ослепленысумасшедшеймечтойбытьвжизнитолько
художниками. Хотя и доведенная до абсурда, страстькискусствуделалаих
смелыми и сильными.
Клод постепенно приходил в себя.Веравозрождаласьвнем,согретая
надеждами его друзей, объединенными вместе.
Его утренниетерзанияоставили
только смутный след, и он уже обсуждал свою картинусМагудоиСандозом,
хотя и продолжал клясться, чтозавтражеуничтожитее.БлизорукийЖори
заглядывал подшляпкипожилыхженщинипродолжалразглагольствоватьо
творчестве: нужно отдаваться любомузовувдохновения,вотон,например,
никогда не перемарывает написанное. В спорах четверо приятелей спускались по
безлюдному, окаймленному прекрасными деревьями, как бы специально созданному
для них бульвару. Когда они вышли на Эспланаду, спор их принял такой горячий
характер,чтоониневольноостановилисьпосредиэтогосвободного
пространства. Клод, совершенно выйдя из себя, обозвал Жори кретином: неужели
жеоннеможетпонять,чтокудалучшеуничтожитьпроизведение,чем
допустить, чтобы оно было ничтожным? Отвратительно примешиватькискусству
низкие, меркантильные интересы!СандозиМагудо,перебиваядругдруга,
одновременно выкрикивали что-то. Проходившиемимобуржуасбеспокойством
оборачивались, и постепенно вокруг молодых людей,стольразъяренных,что,
казалось, они вот-вот начнут кусаться, образовалась толпа.Однакопрохожие
скоро разошлись, оскорбленные, думая, что наднимиподшутили,потомучто
молодые люди от яростного спора внезапно перешли к лирическимвосторгампо
поводу кормилицы, одетой в светлоеплатьесдлиннымивишневымилентами.
Подуматьтолько,какиетона!Какаягаммаоттенков!Ввосторгеони
прищуривались,идяследомзакормилицей,удалявшейсясредидеревьев,
рассаженныхвшахматномпорядке.Затемприятеливдругостановились,
пораженныевидом,открывшимсяпередними.ОбширнаяЭспланадас
распростертыминадней,ничемнезатененныминебесами,толькосюга
ограниченная отдаленной перспективойДомаИнвалидов,неизменноприводила
приятелей в восторг своим величавым спокойствием; тут было гдеразгуляться;
ведь Париж казался им всегда чересчур тесным, им не хватало в нем воздуха.
- У вас есть какие-нибудь дела? - спросил Сандоз у Магудо и Жори.
- Нет, -ответилЖори,-мыпойдемсвами...Выкуда?Клодс
отсутствующим видом пробормотал:
- Не знаю, право... Куда-нибудь.
Они повернули на Орсэйскую набережную и поднялисьдомостаСогласия.
Перед зданием Палаты они остановились, и Клод излил свое возмущение:
- Что за мерзкая постройка!
- Недавно, - сказал Жори, - Жюль Фабр произнес великолепную речь. Нуи
досталось же от него Руэру!
Но трое других не дали ему договорить,спорвозобновился.Подумаешь,
Жюль Фабр! Подумаешь, Руэр! Для нихэтогонесуществует!Обовсехэтих
идиотах, которые занимаются политикой, никто и не вспомнит через десятьлет
после ихсмерти!Пожимаяплечами,приятеливошлинамост.