Фажероль
спросил у него, над чем он работает сейчас, и он ответил, пожимая плечами:
- Почти ничего, пустяки... Я не будувыставляться,яещеничегоне
нашел... Ах, какое счастье быть в вашем положении,находитьсяуподножия!
Ноги у вас сильные, вы преисполнены мужества, вы смеловзбираетесьнаверх!
Но стоит подняться, тут-то и начинается подлинное мучение! Настоящаяпытка,
толчки совсехсторон,непрерывноестремлениексамосовершенствованию,
боязнь кубарем скатиться вниз!.. Честное слово, я предпочел бы поменятьсяс
вами местами... Смейтесь, когда-нибудь вы сами убедитесь!
Вся компания дружно смеялась, онипринималиегословазапарадокс,
считая, чтоонрисуется,иохотнопрощалиэтичудачествазнаменитому
человеку. Разве не высшеесчастьебыть,какон,признанныммэтром?Не
пытаясь убедить их в своей искренности,упершисьрукамивспинкустула,
глубоко затягиваясь из трубки, он молча слушал их разглагольствования.
Дюбюш, отличавшийся хозяйственными талантами, помогалКлодуразливать
чай. Шум голосов все нарастал. Фажероль рассказывал невероятную историюпро
папашу Мальгра, который будто бы ссужал художникам кузину своей жены, требуя
от них в награду какой-нибудьрисунокобнаженнойнатуры.Потомразговор
перескочил на натурщиц. Магудо высказывал негодование поповодутого,что
перевелись красивые животы: нупростоневозможносталонайтиженщинус
пристойным животом. Сумятица достигла наивысшего напряжения, когда принялись
поздравлять Ганьера с тем, что на концертах в Пале-Рояле онпознакомилсяс
любителем живописи, маньяком рантье, разорявшимсянапокупкукартин.Все
приставали к Ганьеру, требуя адресэтоголюбителя.Ведьторговцыспаяны
круговой порукой: ну не обидноли,чтолюбителиизбегаютхудожникови,
надеясь купить по дешевке, хотятвочтобытонисталоиметьделос
посредниками! Вопрос был животрепещущим - дело шло озаработке.ОдинКлод
был к этому равнодушен. Обкрадывают - ну и черт сними!Есливыспособны
создать шедевр, не наплевать ли тогда на все остальное, были бы толькохлеб
да вода! Жори, который вновь начал свои низкие рассуждения о барышах, вызвал
всеобщеенегодование.Выгнатьвонжурналиста!Егозасыпалисуровыми
вопросами: разве он продает свое перо? Куда лучше отрезатьсеберуку,чем
писать против убеждений! Впрочем, его ответов никто не слушал,лихорадочное
возбуждение все возрастало. О, великолепное безумиеюности!Двадцатьлет,
презрение ко всему низкому, одержимостьстрастьютворчества,очищениеот
всех человеческих слабостей - истинноеподобиесолнечноговосхода.Какое
упоение! Отдать себя без остатка, сгоретьнапылающемкостре,возжженном
самим же собой!
Бонгран, сидевшийнеподвижно,наблюдаяэтопроявлениебезграничной
веры, радостного порывамолодежи,котораяготовитсякприступу,сделал
невольный жест отчаяния.
Он забыл сотни созданных им полотен исвоюславу,
он думал теперь только отрудных,затянувшихсяродахтогопроизведения,
которое ждало его, незаконченным, на мольберте. Вынувтрубкуизорта,он
прошептал, прослезившись от нахлынувшей на него нежности:
- О, юность, юность!
До двух часов ночи Сандоз, хлопоча и угощаягостей,подливалгорячей
воды в чайник. Весь квартал спал, в раскрытоеокнонедоносилосьникаких
звуков, кроме бешеного мяуканья кошек. Молодые люди заговорилисьдоодури,
опьянели от слов, охрипли, ноглазаихгорелипо-прежнему.Наконецони
собрались уходить, Сандоз взял лампу и, подняв ее над перилами,светилим,
пока они спускались по лестнице, шепча им вслед:
- Пожалуйста, тише, не разбудите мою мать!
Стук шагов на лестнице постепеннозатихал,домпогрузилсявполную
тишину.
Было ужечетыречаса.ПровожаяБонграна,Клодвсеещепродолжал
говорить, и голос его гулко раздавался в пустынных улицах. Емунехотелось
спать, он ждал рассвета, сгорая от нетерпения спервымижелучамисолнца
приняться за свою картину. Возбужденный удачным днем, дружескими беседамии
мечтами о совместном покорениимира,онбылуверен,чтотеперь-тоему
несомненно удастся создать шедевр... Ему казалось,чтоонуловилнаконец
сущность живописи; мысленно он видел, как входит в свою мастерскую,подобно
любовнику, который возвращается кобожаемойженщине:сяростнобьющимся
сердцем,сраскаяниемпослецелогодняразлуки,котораятеперь
представляется ему вечностью, он идетпрямокполотнуизаодинсеанс
воплощает на нем свою мечту. А Бонгран, чуть не на каждом шагу,вневерном
свете газовых фонарей, хватал Клода за куртку и вновь и вновь повторялему,
что эта проклятая живопись - божье наказание. Вот он, Бонгран, как ни был он
опытен, ничего еще не достиг. С каждым новым произведением онвсеначинает
сызнова; впорубашкусебераскроитьостену.Небосветлело,торговцы
начинали свое шествие к Рынку. Бонгран и Клод продолжали бродить поулицам,
громко разговаривая каждый о своем, под угасающими звездами.
IV
Прошлополторамесяца.Заливаемыйпотокамиутреннегосвета,
проникавшего сквозь застекленные пролеты окнаегомастерской,Клодписал
свою картину. Длительные дождиомрачалисерединуавгуста,икактолько
показывалось солнце, Клод работал с удвоенной энергией. Однакоегобольшая
картина не продвигалась, хотя он корпел над ней каждое утро,мужественнои
упрямо стремясь воплотить свой художественный замысел.
В дверь постучали. Онподумал,чтоэтоконсьержка,госпожаЖозеф,
принесла ему завтрак; ключ всегда торчалснаружнойстороны,поэтомуон
крикнул:
- Войдите!
Дверьотворилась,послышалсяшорох,потомвсестихло.