Если бы им хотелось сражаться, они бы сейчас в Белфасте закладывали бомбы.
– И такое случается еженощно? Бармен кивнул:
– Кроме воскресений.
– А почему для воскресений сделано исключение? – полюбопытствовал Мэллори.
– По воскресеньям наше заведение закрыто.
Фелина вернулась к стойке и уселась на табурет рядом с Мэллори.
– Я думал, ты собираешься полюбоваться на драку, – заметил детектив.
– Они только и делают, что орут друг на друга, – развела она руками. Вдруг ее внимание привлекла ваза с арахисом, и девушка принялась играть с орешками, выкладывая из них на стойке незатейливые узоры.
Бармен заметил пустой бокал Мэллори.
– Может, еще разочек наполнить, О'Мэллори?
– Почему бы и нет? – Мэллори запустил бокал по стойке в сторону бутылки и поглядел на бармена. – А еще я бы не отказался от кое‑какой информации.
– Если это в моей власти, она ваша.
– Спасибо. Я бы хотел знать, где найти лепрехуна по имени Липучка Гиллеспи.
– Не найдете. Он подлый тип, этот Гиллеспи.
– Знаю. – Мэллори извлек бумажник и продемонстрировал свою сыскную лицензию. – Он позаимствовал нечто, ему не принадлежащее. Меня наняли, чтобы это нечто вернуть.
– Ну, будь я неладен! – восхитился бармен. – Настоящий филер прямо тут, у меня в пабе!
– Вы можете мне помочь?
– Я‑то не могу, зато могу познакомить кое с кем, кто может. Финнеган! – взревел бармен.
Худой бородач с темно‑рыжими волосами, в помятом вельветовом костюме встал из‑за столика и подошел к стойке, неся в руке небольшой блокнот.
– О'Мэллори, – провозгласил бармен, – это Финнеган, наш местный поэт. Финнеган, поздоровайся с детективом Джоном Дж. О'Мэллори.
– Рад познакомиться, – произнес Финнеган.
– Аналогично, – откликнулся Мэллори. – По‑моему, с поэтами мне встречаться еще не доводилось. Вы печатали какие‑нибудь книжки?
– Я наш местный неопубликованный поэт, – сурово провещал Финнеган. – Список рынков, покуда не расколотых мной, воистину феноменален. Я был отвергнут всеми, от «Плейбоя» и «Атлантического еженедельника» до студенческих многотиражек, в которых вместо гонорара расплачиваются авторскими экземплярами. – Помолчав, Финнеган тряхнул головой. – Порой я и сам поражаюсь собственной последовательности.
– А о чем вы пишете? – поинтересовался Мэллори.
– А о чем пишет любой ирландский поэт? – кисло ответил вопросом на вопрос Финнеган. – Я отношу свои провалы исключительно на счет тайного консорциума высокопоставленных и влиятельных британских редакторов.
– Он написал массу стихотворений про Малый Народец, – подсказал бармен и повернулся к Финнегану. – О'Мэллори ищет Липучку Гиллеспи, и я решил, что специалист по Малому Народцу может знать, где этот склизкий маленький ублюдок.
– Что он натворил на сей раз? – поинтересовался Финнеган, закуривая вонючую трубку.
– Кража.
– Похищенное крупнее батона хлеба?
– Простите? – не понял детектив.
– Вопрос задан отнюдь не в шутку, О'Мэллори, – сказал ирландец. – Пожалуйста, ответьте.
– Куда крупнее. А что?
– Лепрехуны держат горшки с золотом, – пояснил Финнеган. – Я думал, это известно всякому. О, они находятся отнюдь не у края радуги – фактически говоря, большинство горшков закопано в Центральном или Граммерси‑парке, – но если похищенная вещь не» влезает в горшок, то по крайней мере вам не придется искать ее с лопатой в руках.
О, они находятся отнюдь не у края радуги – фактически говоря, большинство горшков закопано в Центральном или Граммерси‑парке, – но если похищенная вещь не» влезает в горшок, то по крайней мере вам не придется искать ее с лопатой в руках.
В это время Фитцпатрик со стариком и их приверженцы в обнимку вернулись в бар, как добрые друзья.
– Ставим выпивку на всех! – объявил Фитцпатрик.
– Верно, – поддержал старик. – И в честь новых уз, только что связавших Сынов Эрина и Рыцарей Трилистника, я плачу.
– Черта лысого! – отрезал Фитцпатрик. – Это я был не прав. Мне и платить.
Он припечатал купюру ладонью к стойке, но старик смел ее на пол.
– Платят Сыны Эрина, и кончено!
– Будь ты хоть вполовину тем, на кого претендуешь, ты бы позволил настоящему ирландцу заплатить и держал бы язык за зубами! – гаркнул Фитцпатрик, швыряя старику его деньги и выкладывая на стойку новую купюру.
Старик плюнул на банкноту, развернулся на пятке и двинулся к двери. Фитцпатрик, изрыгая угрозы и проклятия, зашагал следом. Фелина бросила взгляд в их сторону, но с места не сдвинулась.
– Думаю, они устроят следующую баталию, чтобы выяснить, кто выиграл предыдущую, – резюмировал бармен и повернулся к Мэллори. – Позвольте налить вам еще?
Мэллори покачал головой:
– Нет, мне надо сохранять ясную голову. Честно говоря, мне бы не помешало плеснуть себе холодной воды в лицо и освежиться.
Бармен указал на дверь в конце комнаты, и Мэллори, предварительно убедившись, что Фелина по‑прежнему поглощена своим арахисом, направился туда. Выйдя за дверь, он оказался в тесном вестибюле с тремя дверьми: одна для мужчин, другая для женщин, а третья для служебного пользования. Выбрав первую, он вошел.
Внутри оказалось три писсуара – один в каком‑то футе от пола, второй нормального размера, а третий куда выше уровня глаз. Встав перед средним, Мэллори постарался не думать, какого рода существа пользуются правым писсуаром. Затем он перешел к тройке умывальников, выдержанных в тех же пропорциях, включил в среднем холодную воду и плеснул несколько горстей себе в лицо. Потом ощупью нашарил бумажное полотенце и утерся.
Чувствуя себя освеженным, он вернулся к стойке, где Фелина все еще выкладывала из арахиса геометрические узоры.
– Ах, О'Мэллори! – Финнеган поднял голову от блокнота. – Я написал стишок, пока вас не было. Не хотите ли послушать?
– Почему бы и нет? – пожал плечами Мэллори. Поэт откашлялся, бросил взгляд в блокнот и звучным голосом зачитал: «Революция, контрибуция, достижение, постижение, прохождение; Ирландия, пылание, возгорание, размежевание; познание, раскаяние, отпускание». Ну как?
– А что это означает? – поинтересовался Мэллори.
– Означает?! – переспросил Финнеган. – Мой дорогой О'Мэллори, стихи ничего не означают, они просто есть!
– Вот уж не знаю. – Про себя Мэллори решил, что арахисовые узоры Фелины куда осмысленнее, чем стихотворение Финнегана. – Сдается мне, что если вы увещеваете слушателей изгнать британцев, то вам следовало бы уведомить их об этом.
– Вот вам речь истинного сыщика, – озлобленно молвил Финнеган. – Только факты, мэм. Что случилось в пятницу вечером в двадцать тринадцать? – Опустошив свой бокал, он уставился на Мэллори. – Этот стих – трубный зов к оружию, обещание Лучшей Жизни, отторжение всего британского, воззвание к отвержению протестантских ценностей и ловко замаскированная эротическая двусмысленность, и все это блестяще низведено до тончайшего символизма.
– На мой взгляд, это просто охапка слов, составленных вместе без единого глагола, – заметил Мэллори.